Хадж во имя дьявола

Мы шли по скрытому, крепчайшему насту, проваливаясь не более чем на штык лопаты. К концу дня я, заглядевшись, слетел в шурф и вывихнул себе ногу. Хорошо еще, что он был неглубок и, вцепившись в руку Павла, я вылез. Но дальше идти я не мог. Нога распухла, страшная боль вцепилась в тело.

Пашка развел костер и, когда мы попили горячего чая, взвалил меня на плечи и понес. В то время мой напарник был еще очень силен, но и во мне сохранилось не менее семидесяти килограммов весу.

К вечеру он вынес меня к какому-то озеру, где мы снова разожгли костер. После ужина он вправил мне вывих, как-то по-особому дернув за ногу. Я, вроде бы, ожил и, опираясь на дубину, смог передвигаться сам.

На ночь глядя, мы перебрались через озеро и вылезли на крутой берег. Стояла мертвая тишина; ледовая гладь, чисто подметенная ветром, отражала желтый лик луны. Внезапно из-за заваленного снегом куста встали трое с автоматами.

— Стоять!

Меня, с дубиной, первым сбили с ног. Прогремела автоматная очередь. Приподняв голову, я увидел на снегу, как к месту происшествия бегут со всех сторон солдаты.

Нас не вели, а волокли по снегу, привязав к верховой лошади. Я слышал, как один солдат сказал другому, идущему с ним рядом: «А чо их тащить? Кончить на месте — и все». Второй хмыкнул: «Оно бы можно, но нас слишком много. Если бы только двое… Тогда получили бы с тобой, Петро, дней десять отпуска до дому, не считая дороги туда и обратно».

Их так учили, этих парней. Люди для них — это мишени. Выбил десятку — получил отпуск до дому: к девкам, к салу, к самогону. Но здесь их было слишком много, кто-нибудь донес бы, что, мол, взяты были живыми. На доносах тоже зарабатывали отпуска…

— Это был ваш близкий родственник? — прервал мои воспоминания адвокат. — Мне очень жаль…

Я молча вышел, не зная, куда идти и что сказать Нюсе. Поторопился Павел.

15

Через неделю я уже ехал в Даугавпилс. Так было нужно. Около самого города начались пески, настоящие дюны-барханы, словно это была не Европа, а Кара-Кумы.

От яркого солнца слезились глаза. Тяжелый смрад верблюжьего пота окружал седока невидимым облаком. Все вокруг ритмично качалось: застывшие волны бархан и далекие, но яркие точки звезд. Изредка что-то попискивало и, шелестя, металось у верблюжьих ног, нередко в темноте зажигались зеленые и желтые огоньки чьих-то глаз.

Караван шел только по ночам, потому что дневная жара выжимала из тела все, сгущая до опасного предела кровь… Прямо над головой привычно мерцал Демир-Газык (Полярная звезда), то есть железный колышек, к которому пророк привязывал крылатого коня Борака. А вот там — семь разбойников (Большая Медведица). Кроме звезд, указывающих путь, на барханах чернели небольшие странные сооружения из камней и веток саксаула. Они тоже показывали направление, если, конечно, знаешь язык пустыни. Днем мы сидели в тени барханов, играли в карты и пили чай. Воду везли с собой в челеках — плоских овальных бочках и бурдюках… Вода — это здесь очень серьезно. Вода — это тень от яростного, враждебного солнца. А еще важна обувь. Песок очень мелок и местами превращается в пухляк — темно-серую текучую, как вода, пудру. (Много лет спустя я смотрел боевик «Белое солнце пустыни». Фильм отличный. Но то, что главный герой в ботинках с обмотками и солдатской фляжкой на боку шел через пустыню, меня покоробило. Через полчаса его ботинки были бы забиты песком, и он не смог бы сделать и шага. А вместо фляжки ему надо бы нести на себе цистерну от «МАЗа», иначе — смерть.)

Пустыня — это не только барханы и пески. Вдруг на желто-розовом песке появится темное пятно. Это «шор» — солончак, впадина, наполненная темно-серой текучей пудрой, глубина — 50–60 метров, а протяженность — километр. А над шором миражи: пальмы, озера, дома, верблюды. Но стоит сделать шаг, и все исчезнет. И хотя знаешь объяснение этому оптическому явлению, но все равно возникают сомнения: уж очень оно правдоподобно и красочно. Пройти по шору не может никто и ничто. В нем утонут и верблюды и любые вездеходы. Впрочем, верблюд на шор не пойдет.

А есть еще такыры — бесконечные глинистые равнины, гладкие, как озерный лед. Ухабы и рытвины едва заметны, что очень опасно… Я помню, четверо офицеров и шофер на автомашине гнали по такыру гепарда. Великий спринтер мчал изо всех сил. В бинокль невозможно было увидеть его ноги. Когда скорость автомашины достигла почти сто километров, колеса автомобиля встретили едва заметную канавку. В живых остался только один, вылетевший с сиденья, как из катапульты