Хадж во имя дьявола

Однако я далеко ушел от темы, впрочем, надо сказать еще о матери. Что я знал о ней? Что она кончила Смольный институт. Что после революции еще институт Слова, ныне Литературный. Что она свободно владела семью языками, была очень гордой и вспыльчивой женщиной… Но авторитет отца и для нее был также непререкаем. Я никогда не видел и не слышал, чтобы они ссорились, хотя их характеры были очень непохожи, и отец был старше матери на 25 лет. Еще я помню, как однажды в лесу он учил ее стрелять из маузера…

…Итак, книги. Это не только источник информации, как это сейчас говорят, но также источник размышлений и сомнений. Считают, что очень сильна первая любовь. Но и первые сомнения тоже.

Я помню большую оранжевую книгу — силуэты разных зверей, животных, на черном с золотом орнаменте — Маугли. А я представлял, что повторил необычайную судьбу этого мальчика, которого воспитывали волки. Я чувствовал запах пушистой волчьей шубы, слышал разговоры моих собратьев — волчат, присутствовал на заседаниях волчьего парламента. Сочувствовал Вожаку стаи Акеле, а моя черная гладкая кошка казалась мне могучей Багирой. А люди… походили на бандерлогов.

И вдруг в «Пионерской правде» я прочел, что волков надо совершенно безжалостно и систематически истреблять, так как они являются врагами советского животноводства. За волка-самца выплачивается столько-то, за волчицу больше и еще за волчат. Как же так? Советское животноводство — это что-то абстрактное. Мир в то время вообще был наполнен какими-то непонятными словами: наркомтяж, наркомпрос. Я спросил об этом у отца. Он усмехнулся и повез меня в какой-то совхоз. Ну, конечно же, мне нравились маленькие ягнята и телята. Но они были хуже, чем мои волчата, умные и смелые… В жизни было много несоответствий.

Я произвел фурор, спросив на уроке истории, почему расстрелян маленький цесаревич Алексей, и тут же привел везде висящую цитату, что дети де за отцов не отвечают. Но на деле оказалось, что отвечают. У нас работала домработница Нюра, приехавшая из деревни. Я помню, что вечерами мать занималась с ней и к чему-то готовила ее. А потом, когда Нюра хотела поступить в университет, ей ответили, что вузы и втузы для детей рабочих и крестьян, а для детей кулаков — шахты и рудники. Я это помню. А потом возникло дело Павлика Морозова. Он жил здесь же, у нас на Урале. Князь Самвел Мамиконян убил на поединке своего отца, который изменой привел врагов в Армению. Тарас Бульба убил сына-изменника. А здесь тоже предательство. Для меня было все это очень далеко: всякие продразверстки, налоги, зерно. Но я не мог представить, что вдруг я пойду и донесу на отца, чтобы потом — как это я читал в какой-то книге о гражданской войне — он лежал босой, без сапог, расстрелянный где-то у забора. А в школе говорили, что каждый из нас, если что-то узнает, услышит в доме, должен сообщить в пионерскую организацию. Отец не был в школе, в школе была мать, которую вызвали после моего вопроса о цесаревиче. Но говорил со мной отец. Он молча положил на стол карманные часы, открыл их механизм и спросил:

— Ты можешь мне объяснить, как они работают?

Я посмотрел на бесчисленные шестеренки, пружинки и пожал плечами.

— Сейчас не можешь, но если будешь изучать, то со временем сможешь. История в тысячи и миллионы раз сложнее этих часов. Если ты хочешь знать, почему люди поступают каким-то образом, изучай все с начала. Вот Античная история — Рим, Европа. Вот и наша Россия. Изучай. И не задавай никому постороннему вопросы. Сейчас такое время, что спрашиваешь ты, а отвечать буду я. Скажут, что это я научил тебя задавать эти вопросы.

Не говори ни с кем и никогда о политике, это очень опасно: мы с матерью погибнем, и ты останешься один. Ты многое не можешь понять, потому что не знаешь, не все можешь узнать из книг. Спрашивай только сам себя или меня, но никого другого. Ты еще очень молоденький.

Он так и сказал: не маленький, а молоденький.

И я, конечно, замкнулся. А на пионерских сборах появились стриженые тети, которые объяснили, что у всех царских детей были в подчинении казачьи полки, которые бы перевешали всех по их приказу. И поэтому де, чтобы спасти всех от казачьих нагаек и виселицы, так пришлось поступить. Я молчал. Я читал историю казачьего войска. Она тоже была противоречива.

Я задал матери вопрос о Боге. Мать ответила, что Бог, конечно же, есть. Без него ничего быть не может. Но это очень и очень сложный вопрос, и это должен сам для себя решать каждый человек, ни у кого не спрашивая и, главное, ни с кем об этом не говоря. И я пробовал читать многотомную историю религии. А в школе открыто говорили, что Бог — это поповская выдумка и мошенничество…

Но не мог 12—14-летний мальчишка, как Кощей над златом, чахнуть над многотомными сочинениями философов, историков и теософов. Не меньше книг манила улица.