Хаджи

— Послушай, Гидеон. Что произойдет, когда мой бедный народ научится читать и писать? Они станут желать того, что для них невозможно. Все деньги, что вам нужны, вы получаете от мирового еврейства. А что даст нам Фавзи Кабир без того, чтобы отхватить выгоду для себя? Нет, Гидеон, нет. Евреи разрушают тот образ жизни, к которому мы приспособлены. Разве ты не понимаешь… всякий раз, как здесь появляется посторонний, он приносит с собой то, с чем мы не можем справиться.

— В том-то и дело, Ибрагим. Ислам больше не может прятаться от всего мира. Раз евреи здесь, мы можем дать вам окно в мир, чего вам не избежать.

Ибрагим покачал головой.

— У нас всегда возникали неприятности, когда приходили сюда посторонние и говорили, как нам жить. Сначала крестоносцы, потом турки, англичане, французы… и все нам говорили, что в нашей жизни ничего хорошего нет и надо ее переменить.

— В одном ты не прав. Евреи принадлежат этой стране. Мы потомки одного отца. Оба мы — сыновья Авраама. В доме нашего отца должно быть место и для нас. Одна маленькая комната — вот и все, чего мы просим.

— Посмотри на цвет своих глаз, Гидеон. Ты чужой и из чужого места.

— В Палестине всегда были евреи и арабы, и всегда будут. Наши голубые глаза мы получили, пока странствовали по враждебному миру, и некоторым из нас надо вернуться сюда.

— А с нас требуют платить за преступления, которые совершили против вас христиане, — сказал Ибрагим.

— Платить? Но это не ваша земля, Ибрагим. Нам она была дана давным-давно. Вы никогда не дрались за нее, не трудились ради нее, даже не называли ее своим именем.

— Вы пытаетесь создать Палестину своего воображения. Вы толкаете нас в мир, которого мы не знаем. Нам нужно то, что мы понимаем, с чем можем соперничать. Вы нас сбиваете с толку, — сказал Ибрагим.

— Почему бы вам не сделать маленькое начало, скажем, отправить кого-нибудь из ваших детей в нашу клинику? Не должны же они умирать из-за желудочных или сердечных болезней или становиться на всю жизнь слепыми из-за трахомы.

Впервые Ибрагим почувствовал раздражение и желание поскорее окончить встречу.

— Такова воля Аллаха, чтобы среди нас не было слабых.

Он подошел к своей лошади, щипавшей траву, и взял поводья. Гидеон встал и вздохнул.

— У нас в киббуце новый сильный генератор…

— Нет, — прервал его Ибрагим, — нам не надо вашего электричества.

— Я всего лишь имел в виду бросить единственный провод к вашему кафе. Тогда можно было бы поставить радио.

— Ох, Гидеон, знаешь ты, как меня соблазнить. Радио… ты хорошо знаешь, что оно сделало бы меня в глазах людей лишь чуточку не таким великим, чем пророк.

«Радио, — подумал Ибрагим. — Гидеон медленно, но упорно строил список благодеяний. Наверняка он их осуществит. Так устроен мир… но радио!»

— Принимаю, — сказал Ибрагим.

— Еще одно. На следующей неделе после субботы я беру себе жену. Ты придешь со своими мухтарами и шейхами? — спросил Гидеон.

Ибрагим вскочил в седло. Он покачал головой.

— Нет, это нехорошо. Мои люди увидят, как мужчины и женщины вместе танцуют, вместе едят. Это нехорошо.

Они поскакали галопом к воротам киббуца. Часовой узнал их и открыл ворота.

Ибрагим проехал и обернулся.

— А я приду, — крикнул он, — потому что ты мой друг.

Глава десятая

1931 год

В традициях аристократических и богатых купеческих семей в Германии было посылать третьего или четвертого сына за границу. Крупные, богатые, влиятельные немецкие поселения имелись везде. Немцы были особенно заметны в Центральной и Южной Америке.

В Палестине влиятельное немецкое присутствие началось с Тевтонского ордена, который сражался в рядах крестоносцев. В середине XIX столетия различные группы переполненного Старого Города начали свое соседство за городскими стенами.

Первыми были евреи, строившие свои кварталы как укрепления для защиты от мародеров-бедуинов. Сообщавшиеся между собой жилые помещения образовывали внешнюю стену с зарешеченными окнами. Войти можно было только через железные ворота, которые с заходом солнца запирались. Вокруг центрального внутреннего двора строились синагога, школа, больница и общественные пекарни.

Немцы распространились за пределы Старого Города, чтобы построить приют для сирийских сирот. За ним последовали больница для прокаженных и школа для арабских девочек.

В 1878 году немецкие храмовники (тамплиеры), члены сомнительной секты[4], основали немецкую колонию к юго-западу от Старого Города. В отличие от крепостей еврейских кварталов, немецкая колония состояла из красивых домиков на одну семью и широких улиц, обсаженных деревьями.