Хаджи

Я благочестивый мусульманин, но иногда мне трудно кое-что понять. Если Аллах милостив и сочувствует нам, то почему он столь привержен ужасным наказаниям, и почему мусульман нужно бросать в священную войну, чтобы уничтожить другие народы, которые остаются неверными? Почему ислам не может поделить мир с другими народами?

Глава девятнадцатая

Агарь часто жаловалась, что страшится того дня, когда ее сыновья женятся и приведут жен в наш дом: ей не хотелось с кем-нибудь делить кухню. Все изменил хаджи Ибрагим, взяв второй женой Рамизу.

Сначала мы были к ней холодны, особенно когда отец выгнал маму к лоткам на рынке. Единственный в доме, кто казался по-настоящему счастливым, был хаджи Ибрагим, но он не замечал наших переживаний. Мамино унижение угнетало ее и заставило нас относиться к отцу настороженно.

Отношение к Рамизе медленно менялось. Рядом с мамой она была так красива, что нам было даже легче не любить ее. Сначала мы считали ее высокомерной, потому что она была такой спокойной. Мало-помалу мы поняли, что она робкая и не слишком находчивая. Время от времени хаджи Ибрагим выражал вслух сомнение, не одурачил ли его старый шейх Валид Аззиз, продав ему Рамизу. Похоже, Рамиза никогда не сидела рядом со своим отцом и не разговаривала с ним. Так что у старого шейха не было никакого способа узнать, умна Рамиза или глупа. У него было столько дочерей, что едва ли он знал их всех по именам, и единственными критериями суждения были их внешний вид, покорность, сохранение девственности и цена им как невестам.

Всю жизнь Рамиза жила кочевником. Когда вокруг шейха так много женщин, готовых исполнить его распоряжение, ленивая девушка легко могла ускользнуть от выполнения своих обязанностей. И оказалось, что Рамиза многого не умеет. Ее попытки заменить мою мать на кухне превращались для нее в несчастье. Наша пища и приправы были гораздо разнообразнее, чем у бедуинов, и Рамиза портила большинство блюд, которые готовила. Первой, кто сжалился над ней, была Нада. Наде было только десять лет, но мама хорошо обучила ее, и она часто спасала Рамизу от насмешек хаджи Ибрагима.

Через несколько месяцев Рамиза забеременела, и первая вспышка отцовской страсти быстро утихла. Он часто кричал на нее, временами выражал свое неудовольствие шлепками. Нам с Надой доводилось видеть ее в углу кухни тихо плачущей и бормочущей слова смущения.

Только когда весной комната Рамизы была готова и поставлена вторая кровать, он разрешил моей матери переступить порог и вернуться в свою спальню.

Ни Рамиза, ни мама не давали ему достаточно сексуального удовлетворения, и это его злило. Тем не менее он вернул Омара к ларькам, чтобы Агарь снова была на кухне; он велел ей научить Рамизу готовить и проследить, чтобы она выполняла свои обязанности должным образом.

Вернувшись на кухню, Агарь едва говорила с Рамизой и постоянно делала замечания «этой грязной маленькой бедуинской бородавке». Беременность Рамизы становилась заметной, по утрам она плохо себя чувствовала и постоянно хныкала. Постепенно и медленно Агарь стала относиться к ней человечнее. Я думаю, по-настоящему их дружба началась с того момента, когда обе поняли, что спать с хаджи Ибрагимом — невеликое удовольствие и честь, и в их разговорах стали проскальзывать ядовитые замечания о его грубости в постели. После этого обе женщины стали делиться своими тайнами, как мать с дочерью. Мне кажется, Рамиза больше любила Агарь, чем хаджи Ибрагима. Она держалась за юбки моей матери, чтобы не делать ошибок, и время от времени мама брала на себя вину за то, что не так сделала Рамиза.

Однажды Агарь выполняла обязанности акушерки. Я простудился, не пошел в школу и спрятался в своем любимом месте на кухне, где никто меня не видел, но было достаточно светло, чтобы читать. Рамиза была на седьмом месяце, кряхтела и пыхтела где-то рядом. В конце концов она опустилась на скамеечку для доения и принялась безразлично качать маслобойку, делая сыр из козьего молока.

Нада бессознательно чесалась у себя между ногами, за что получила бы хороший шлепок и выговор, будь здесь Агарь.

— Ты там что-нибудь чувствуешь? — спросила Рамиза.

— Где?

— В твоем заветном местечке, где ты сейчас чесалась.

Нада быстро опустила руки, и щеки ее стали пунцовыми.

— Не бойся, — сказала Рамиза, — я на тебя не наябедничаю.

Нада благодарно улыбнулась.

— Ну как, это приятно? — снова спросила Рамиза.

— Не знаю. Думаю, приятно. Да, по-моему, так. Я знаю, что это нельзя. Надо быть осторожнее.

— А ты могла бы и продолжать приятное, сколько угодно, — сказала Рамиза. — Наверно, у тебя она еще есть.

— Что у меня еще есть? — Глаза Нады расширились от страха. — Если ты имеешь в виду плеву чести, конечно же она у меня есть!

— Нет, — сказала Рамиза. — Это маленькая шишечка, спрятанная за плевой чести. У тебя она еще есть?

— Да, есть, — неуверенно сказала Нада. — Я чувствовала шишечку.

— Тогда ты можешь получать от нее удовольствие, пока они позволяют тебе, чтобы она была.

— Что ты имеешь в виду? Разве она не всегда у меня будет?