Хаджибей: роман-трилогия

Кондрат стал поправляться. Рана на лбу затянулась, стала заживать и простреленная рука. Он уже помогал старику по хозяйству, доглядывал за овцами и лошадьми.

Однажды зимним вечером, когда Кондрат жарил на очаге убитого им зайца-русака, в слюдяное окно поноры кто-то постучал. Бурило, взяв пищаль, отворил дверь и увидел заснеженного ордынца, который держал под уздцы коня.

— Где Кондратка живет? — спросил ордынец.

— Я тебе покажу Кондратку, — прогудел Бурило, подымая пищаль.

Но Кондрат, услышав свое имя, подскочил к двери и удержал старика. В ордынце он узнал Озен-башлы.

— Дед, да это кунак мой! Пусть в хату идет. — Он взял коня у Озен-башлы и отвел лошадь на конюшню. Когда Кондрат вернулся в понору, там уже сидели Бурило с татарином и вели разговор.

— Это, значит, ты Ураз-бея тогда от наших сабель спас? — спросил старик.

— А разве иначе можно? Позор мне был бы не помочь в бою, — ответил Озен-башлы.

— А где пленники?

— Всех пленных Ураз-бей паше Очаковскому продал.

— Всех?

— Всех, — подтвердил ордынец.

— Я так и думал, — вздохнул Бурило. — А теперь скажи, чего ты от Ураз-бея бежал?

— Не могу у него служить. Я жизнь ему спас, а он снова обидел меня. Сильно обидел, — сказал ордынец, и глаза его вспыхнули недобрым огнем. — Воевать с вами я не хочу!

— А зачем воевать? — спросил Кондрат.

— Как зачем? Разве не знаете — войну турки ведут с вами, русскими, уже какой месяц…

Эта весть потрясла обоих казаков. Хотя войны ждали давно, все же не думали, что она разразится так быстро.

— Война? Тогда все ясно, — сказал Бурило. — Вот почему ордынцы на набег осмелились. А мы здесь живем и не ведаем, что на белом свете творится.

— Где же ордынцы ваши?

— Все под Очаков ушли, к туркам. Скоро, говорят, там бой большой будет, — ответил печально татарин.

— Послухай, кунак, а что ты делать будешь? Ведь ты джигит! Супротив своих воевать не пойдешь?

— Против своих не пойду, но и против русских не буду. Мой отец давно на земле осел. У него в Крыму сад, огород. Меня насильно Ураз-бей малым увез от отца.

— Так ты же сейчас в Крым не доберешься. Заневолят тебя наши, а то и свои убьют. Туда ехать после войны надо.

Озен-башлы упрямо покачал головой:

— Все равно поеду в Крым.

— Это когда будет! — усмехнулся Бурило. — А пока что с нами поживи. До весны.

Кондрат снял с очага поджаренного зайца, разрезал его на три части. Гость и хозяева молчаливо поужинали и легли спать. Дед уложил ордынца возле очага на мягкие бараньи шкуры. Гость, блаженно развалившись на теплой постели, сразу захрапел. Но хозяевам не спалось.

Кондрата взволновали слова Озен-башлы о войне с турками. Не спал и Бурило. Старик долго ворочался с боку на бок и, наконец, чувствуя, что не заснет, встал с постели, набил трубку табаком, высек огонь и стал тормошить Кондрата.

— Слухай, крестник! Война с басурманами — дело серьезное. Надо нам добре подумать об этом.

— Я думаю, дед, ох, как думаю! — ответил Кондрат.

— Так вот. Надо тебе с казаками, как в силу войдешь, в Бериславль ехать. Перед набегом слышал я, что там сбор назначен для нас, сечевиков. Собирают там войско верных казаков.

— Дед, я ж неверный…

— А ты слухай, крестник, старого… Коли война, то с казака все грехи снимаются прежние. Езжай туда, и ничего тебе не будет от начальства. Понял?

— А как же с Маринкой? — спросил Кондрат старика. — Выручать ее надо — сердце болит.

— Коли турка побьем, то и Маринку вызволим. А не побьем, так все пропадем: и Маринка, и мы. А сердце болит — так ты уйми его, крестник. Не время теперь сердцу по девке болеть. Война. Мне тоже в молодости нелегко было, — раскурил трубку Бурило. — Но с пути верного я не сворачивал. В молодости мне пришлось хорошую дивчину бросить, когда с Орловщины, из России самой, от помещика лютого бежал я на Низ, на Сечь, значит. Там-то я казаком вольным стал. Ивашкой Авиловым я тогда звался. Это на Запорожье за горячий нрав нарекли меня Бурилой.

И как ни болело сердце мое, но, когда война была, всегда я за нее, за Россию, значит, воевал… Вот оно дело какое. Поэтому, как в силу войдешь, крестник, немедля езжай на казачий сбор да товарищей своих прихвати. А я с Лукой в Хаджибей пойду, буду искать след внучки.

Далеко за полночь, позабыв о сне, беседовали они.

Встреча

Перестали кружить по степи метели, начали таять снега. По склонам курганов потекли ручьи.

К этому времени твердыми рубцами затянулись казачьи раны — дед Бурило оказался добрым лекарем. Лишь одной раны не мог он вылечить своими травами — тоски. Тоски по загубленным, угнанным в неволю родичам.

В погожие весенние дни стало совсем невмоготу жить сечевикам одним в опустевшей слободе. Здесь каждая разоренная ордынцами понора, каждая могила напоминала о несчастье. Пришла пора снова отправляться на поиски полоненных слобожан, на новые битвы — рассчитаться с врагами за все обиды. И как только солнышко подсушило немного размокшую землю, начали казаки собираться в поход.

Даже старый бобыль Максим Корж, который уже много лет жил один-одинешенек, и то не захотел оставаться в слободе.