Хаджибей: роман-трилогия

Никола задумался на минутку, а потом ответил, что знает на Молдаванской слободе одну, хозяева которой убиты турками. Если она понравится Кондрату, он сможет в ней поселиться. Хурделица расспросил, как отыскать эту хату, и через час уже осматривал с Маринкой новое свое жилище.

Глинобитный маленький домик, обсаженный вишневыми деревьями, понравился девушке. Неподалеку от него, в балке, поросшей высокой травой, поблескивала водная гладь ставка. Дальше шла ровная степь…

В тот же день молодая хозяйка перенесла в хату немногочисленные свои пожитки, достала в крепости мел и начала побелку нового жилища.

Кондрат сдержал слово, данное Василию. Через день на Молдаванской слободе состоялась свадьба.

Приглашенные знали, что у молодых, как говорится, ни кола, ни двора, и поэтому каждый старался принести в подарок что-нибудь нужное в хозяйстве.

Маленькая горенка скоро оказалась заваленной турецкими коврами, расшитыми бухарскими платками, разной утварью.

Денщик Зюзина Кузьма принес в мешке кастрюли, кружки, тарелки, без которых, как он уверял, семейная жизнь невозможна.

Ефрейтор Громов с гренадером Травушкиным прикатили бочку доброго вина, найденную в подвале паши, а Грицко Суп и Яков Рудой пригнали корову и пару баранов.

Пришли и Семен Чухрай со своей женой Одаркой, и Лука с Яникой…

Кондрат и не подозревал, что у него в Хаджибее столько друзей.

Маленькая горенка не могла вместить всех гостей, и, так как осенний вечер выдался теплый, решено было перенести пиршество на двор под вишневые деревья.

Никола Аспориди подарил Марине красивое свадебное платье. Сам Хурделица нарядился в зеленый кафтан, широкие шаровары, красные сафьяновые сапоги — обычный казацкий костюм, в котором он чувствовал себя легко и свободно.

Гости помогли хозяевам соорудить из досок и бревен сиденья и стол, который накрыли цветными тканями и заставили едой и флягами с вином.

Когда все выпили «горько», Кондрат поднял тост в память деда Бурилы и своего кунака Озен-башлы.

Но не на свадьбе грустить. Вскоре за столом грянула дружная песня. Ударили по струнам два слепца бандуриста, и начались веселые пляски.

Это была первая свадьба на черноморской земле, освобожденной от многовекового иноземного ига.

Книга II УТРО ОДЕССЫ

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

Ночной всадник

Только сгустились сумерки над низким дунайским берегом, как со стороны накаленной за день степи потянуло душным, горячим ветром. Камыши, среди которых пролегала узкая дорога, тревожно зашумели. Кондрат припал грудью к жесткой гриве своего низкорослого татарского коня. Смутное предчувствие опасности заставило его взяться за рукоятку сабли. Всматриваясь в темноту, он пришпорил лошадь и с облегчением вздохнул, когда конь вынес его из камышовых зарослей на освещенную луною болотистую степь.

Копыта лошади теперь чуть слышно зашлепали по влажной податливой почве. Привстав на стременах, всадник оглянулся. От черной стены камышей по дороге тянулась блестящая цепочка следов. Ямки от лошадиных копыт в топкой почве сразу, словно серебром, наполнялись сверкающей от лунного света водой. Кондрат свободно отпустил поводья, и лошадь пошла неторопливой рысцой. Дорога располагает к раздумьям, и Хурделице сразу припомнилась Маринка, ее горячие губы, прощальные поцелуи. Ох, до чего же быстро пролетел год их супружеской жизни в отбитом от врага Хаджибее!

Там уже давно по приказу главнокомандующего русской армией генерал-фельдмаршала Потемкина были взорваны зубчатые стены турецкой твердыни, на которые Хурделица когда-то сам взбирался с обнаженной саблей во время штурма. Окрестные городки вокруг Хаджибея были давно очищены от разбойничьих шаек. Из ближайших крепостей — Аккермана, Паданки и Бендер — выбиты янычары и ордынцы.

В самом Хаджибее из черного, обугленного камня взорванной крепости гарнизонные солдаты начали строить казармы и жилые дома. А на широком пустыре около бывшего дома Ахмет-паши козы пощипывали солончаковый бурьян. По утрам жители ближайших хуторов бойко торговали здесь сеном, соленой рыбой, хлебом и овощами…

Но этот теперь мирный, отбитый у врага клочок черноморского берега напоминал тихий островок среди полыхающего пламени войны. Слушая часто доносившийся с моря грохот пушечных батарей, Маринка догадывалась, что происходит в душе ее мужа. Хотя у Кондрата открылась старая, плохо залеченная рана, ему, казачьему есаулу, а ныне офицеру гусарского полка, было мучительно стыдно, что он уже целый год сидит возле жинки, когда его друзья-товарищи сражаются с врагом. Эх, плюнуть бы на все уговоры полкового цирюльника — немудреного лекаря — еще полежать да еще подлечиться, посыпать бы по запорожскому обычаю гноящуюся рану толченым порохом, вскочить на коня и помчаться бы прямо в бой!

Маринка по глазам Кондрата понимала, в чем дело. Ей припомнились слова деда Бурилы: «Ты мне, девка, казака не порть!» Наверное, если бы дед был жив, то рассердился бы: ведь это из-за нее сидит Кондратко дома. Ох, ганьба![45]