Хаггопиана и другие рассказы

Однако мой кабинет у кого угодно способен вызвать весьма странные ощущения. Взять хотя бы жуткие книги на полках с древними корешками из кожи и слоновой кости, тускло отсвечивающими в свете лампы; и эта штука, которую я использую в качестве папье-маше и которой нет аналога ни в одной нормальной, упорядоченной вселенной; а теперь еще зеркало и дневник. У меня возникло ощущение тревоги, которого я никогда не испытывал прежде. И это шокировало — осознавать, что я… обеспокоен.

Я просматривал зачастую фантастическую реконструкцию Фири «Некрономикона» в поисках нужного отрывка. Существовала вероятность, что Фири совсем не изменил эту часть, за исключением, возможно, модернизации «безумной» фразеологии древнего арабского мира. Вот оно. Определенно, отрывок читался как подлинный Альхазред. И там обнаружился повторный намек на происходящее в полночь:

«… поверхность зеркала спокойна, как Хрустальное Озеро Ит-Шеша, как Озеро Хали, когда ни один Пловец не вспенивает его воду, и Врата заперты в любое время дня; тем не менее, в Час Колдовства[13] Тот, Кто Знает — даже Тот, Кто Догадывается — может видеть в нем все тени и призраки ночи и ада, имеющие сходство с теми, кто смотрел в него прежде. И сколько бы зеркало ни пролежало забытым, его могущество не умирает, и об этом не следует забывать.

Не смертен тот, кто может бесконечно спать;
Сама смерть в вечности способна умирать…»

Я надолго задумался над этим странным отрывком, и еще более странно выглядело завершающее его двустишие. Минута убегала за минутой в торжественной тишине, что со мной случалось нечасто.

Из задумчивости меня вывел далекий перезвон часов, отбивающих полчаса. Я продолжил чтение дневника Браун-Фарли, намеренно отворачиваясь от зеркала, и, откинувшись в кресле, задумчиво скользил взглядом по страницам. Впрочем, прочесть осталось всего одну-две страницы, и вот отрывок, как он мне более-менее запомнился: