Хайдеггер и восточная философия: поиски взаимодополнительности культур

Востоковедная тенденция в немецкой мысли не может быть полно представлена без учета того вклада, который внес в нее Фридрих Ницше. Обратиться к этому вопросу имеет резон и потому, что Хайдеггер в поздний период своего творчества будет часто обращаться к трудам Ницше, хотя далеко не всегда в плане оценки его востоковедных исканий. Условно многочисленные рассуждения Ницше о Востоке, восточной философии и религии, восточном менталитете можно свести к следующим пунктам: 1) поиски сходств и даже тождеств восточного и западного философствования, равно как и их существенных различий; 2) возвышение, в целом, буддизма как философии и религии; 3) обнаружение в ведантизме догматических и недогматических моментов; 4) избирательное отношение к китайской мысли. Наиболее часто к этим пунктам Ницше обращается в таких своих трудах, как «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» (1886), «К генеалогии морали. Полемическое сочинение. Приложено в качестве дополнения и пояснения к недавно опубликованному сочинению „По ту сторону добра и зла“ (1887), „Антихрист. Проклятие христианству. Предисловие“ (1895). Что же касается его знаменитого труда „Так говорил Заратустра“ (1883–1884), то здесь собственно нет прямых его рефлексий о восточной, прежде всего персидской, философии, а идет использование имени полулегендарного, полумифического Заратустры, его языка и стиля размышления, его жизненных странствий для выражения своих взглядов на мир, бытие, человека, искусство и мораль, религию и мифологию. Другими словами, в книге „Так говорил Заратустра“ меньше всего мы находим прямых оценок восточного менталитета, но за трудноулавливаемым речением Ницше, начиная с „Предисловия Заратустры. О сверхчеловеке и о последнем человеке“ и продолжая речами Заратустры, прежде всего такими, как „О трех превращениях“, „О презирающих тело“, „О проповедниках смерти“, „О знаменитых мудрецах“, „Знамение“, можно заметить тускловатые контуры размышлений незападного мыслителя Заратустры, то как пророка, то как мечтателя.

Теперь обратимся к рассмотрению вышеуказанных четырех пунктов. Подтверждение к обозначенному нами первому пункту находим в ряде высказываний Ницше. В сочинении «По ту сторону добра и зла», в отделе первом «О предрассудках философов», (в пункте 20), Ницше выдвигает тезис об «удивительном сходстве всего индийского, греческого и германского философствования», выводя его из «родства языков, благодаря общей философии грамматики, то есть благодаря бессознательной власти и руководительству одинаковых грамматических функций»[293]. Ницше не отрицает возможности существования иных, по сравнению с индийским, греческим и германским философствованием, типов философствования, иных объяснений мира, то есть он считает, что двери в здание, именуемое философией, не закрыты и для других народов, объединяемых иными языками и наречиями. Так, например, по мнению Ницше, с большой вероятностью можно предположить, что «философы урало-алтайских наречий (в которых хуже всего развито понятие „субъект“) иначе взглянут „в глубь мира“ и пойдут иными путями, нежели индогерманцы и мусульмане: ярмо определенных граматических функций есть в конце концов ярмо физиологических суждений о ценностях и расовых условиях»[294]. Однако, за сходством философствований в Европе и в Азии он видит и важные различия. В своем сочинении «Человеческое, слишком человеческое» (1878), в отделе пятом «признаки высшей и низшей культуры» (в пункте 265 «Разум в школе») он утверждает, что «Европа прошла школу исследовательного и критического мышления. Азия все еще не умеет различать между правдой и поэзией и не сознает, проистекают ли ее убеждения из собственного наблюдения и правильного мышления или же из фантазий. – Школьная дисциплина разума сделала Европу Европой; в средние века она была на пути к тому, чтобы снова стать частью или придатком Азии, т.е. потерять научный дух, которым она обязана грекам»[295]. Ницше находит «общие промахи индийцев и элеатов в толковании бытия»[296].