Хайм

«Успокойся, – говорил себе я, – деньги не проблема. Ты молод, силен, привлекателен, владеешь превосходно оплачиваемой профессией. Годик-другой, и ты вернешь потерянное… Главное – сохранить сына. Такого, как Постум, больше нет и не будет. Хотя ты сам еще мог бы пережить его уход. Ты, но не Она. Ее это стопроцентно убьет: Она ведь всего-навсего убогая снаружистка».

Временами я ловил себя на том, что страх за Нее и в самом деле тревожит меня едва ли не больше всего – даже больше, чем страх потерять Постума. Инстинкт самосохранения? Наверно. Ведь оператор-снаружист жизненно необходим любому гражданину Хайма. Я ощущал себя ребенком, который вынужден прогуливаться в сопровождении крайне ненадежного взрослого среди клеток с опасными дикими зверьми. Что если этого взрослого съедят или похитят? Кто тогда вернет меня домой? Не лучше ли прямо сейчас подыскать другого опекуна? Пусть передаст мой аккаунт и пароль кому-нибудь более подходящему…

Но к неприязни, которую я испытывал к Ней, примешивалась еще и жалость. Ведь Она превратилась в человеческий обломок не по своей вине. Ведь если бы наружная жизнь не была такой гадкой, такой беспощадной, не уродовала бы красивых, не унижала гордых, не топтала невинных – да-да, если бы не всё это, моя снаружистка выглядела бы совершенно иначе. Точнее говоря, Она была бы мною. И это чувство родства – пусть даже только потенциального – не позволяло мне бросить Ее на произвол судьбы, хотя, возможно, именно в этом и заключался мой единственный шанс.

Ну и, конечно, имя. Причина последняя в списке, но первая по значению. Человек с именем Найт не может покинуть товарищей в момент кризиса. В любое другое время – пожалуйста, но только не тогда, когда над головой нависает свинцовая, чреватая гибелью тяжесть. Многие назовут это глупостью, синдромом раба, безрассудством – ну и черт с ними, со многими. Кем бы я был, если бы сбежал от Нее в такую минуту? Ведь кроме меня у Нее оставался лишь старый ноутбук, да билет на самолет, да несколько жалких грошей на еду.

Рейс, как назло, отложили из-за каких-то протестов кого-то во имя чего-то. Как я понял, снаружи постоянно протестуют, воюют и бьют; редко кому удается проскочить без потерь сквозь бесконечную череду этих бессмысленных заварушек. Вот и нам пришлось ночевать в аэропорту среди потных, злых на весь мир пассажиров. Она знала о моей тревоге и изо всех сил храбрилась, но я-то чувствовал, какой чудовищный колотун сотрясает эту насмерть перепуганную тетку.

Мы забились в дальний угол зала ожидания, потому что Она отвыкла от большого количества народа и от людей вообще и старалась быть максимально незаметной – трудная задача с такими-то размерами тела. Маленькому существу легко стушеваться, но нет ничего комичней толстухи, которая пытается втиснуться в мышиную нору. За подключение к интернету в аэропорту драли бешеные деньги, но я настоял, чтобы Она заплатила, и, как выяснилось, зря: Постум появился лишь для того, чтобы осведомиться, не приходила ли мама, и, услышав отрицательный ответ, вышел из Хайма, несмотря на все мои уговоры. Тут только я осознал, что у Нее не осталось денег на ужин, и странным образом досада на собственный эгоизм обернулась досадой на Ее безответность: ведь ничего не сказала, не возразила, не напомнила, просто заплатила свои последние гроши, и точка. Вот и сиди теперь, дура, глотай воду из-под крана.

– Ничего, не страшно, – сообщила Она мне, униженно улыбаясь, – иногда полезно поголодать.

Ну да, кто, взглянув на тебя, стал бы спорить?..

К моменту посадки я совершенно с Нею измучился. Если раньше меня беспокоила лишь ее предстоящая встреча с Программером, то теперь я уже начал всерьез сомневаться, сможет ли Она живой и невредимой добраться до его двери. Как потом выяснилось, это были совершенно напрасные страхи: тогда я еще и представить себе не мог уровень живучести снаружистов. Там, где любое нормальное существо давно уже отбросило бы копыта от нескончаемых несчастий и жестокого обращения, эти как ни в чем не бывало продолжают тянуть и тянуть свою лямку. Зачем? Почему? Поди пойми…

В самолете Она с трудом втиснулась в кресло.

Как и следовало ожидать, место оказалось не у окна и не у прохода, а посередке, ни то ни се, двойная порция неловких телодвижений – и для того чтобы выйти самой, и для того чтобы пропустить сидящего у окна пассажира. Излишне говорить, что Ей было неудобно просить, и Она всякий раз терпела до последнего, а затем бесконечно долго возилась, распрямляя затекшие ноги, обдирая бока поручнями и придавливая своими телесами возмущенных соседей. Удивительно, как это мы долетели, не лопнув от напряжения и не сгорев от стыда.