Хайноре. Книга 1

С тех пор в леди Оронца поселилось скользкое чувство, словно бы она предаёт кого-то очень близкого и родного, доверившегося ей. Хоть она ещё и не стала женой лорду, хоть она ещё не родила ему детей и не прожила с ним годы, но мысль о том, что боги воспользуются им так же, как Королевство, исколола ей совесть. После того разговора лорд Дормонд стал к ней необыкновенно участлив. Он проводил с нею больше времени, чем с флягой, даже побеспокоился о пропавшей Альме и предложил леди заняться её поисками, но Лира отмахнулась, не глядя ему в глаза, мол, с нею бывает, ушла в лес за травами, скоро воротится. Он был на каждом завтраке, обеде и ужине, и больше не пускал сира Вароя за их стол. Он стал совсем другим, и потому Лире ещё болезненнее пришлись вести от Альмы.

Сир Галлир передал ей письмо ночью в конюшне, наказал сжечь после прочтения и не писать ответа. Ведьма говорила, что наконец-то смогла выйти на связь с Древними и получила указания. Лира должна была заручиться доверием лорда и в назначенный час привести его к месту ритуала. Всё нужно будет делать быстро и тайно, чтобы никто не прознал, особенно слуга Гаракаса. Ритуал случится в период, когда «око ночи будет закрыто и тёмные боги не смогут подглядеть за ними». Ждать осталось не долго, пишет Альма, действуй смело и быстро, будь ласкова и любовна к жениху. Вскоре все решится, и ты обретёшь великие силы и великую свободу, дитя Лима. Матерь богов, добавила ведьма в конце. Так она еще не называла Лиру. Неужели это новый титул, данный ей Сашаей и Папой Ромохом?..

Она так хотела всего этого, так мечтала, так гордилась своей избранностью, а теперь ей так горько от этих мыслей, так жалко предавать лорда, так… глупо, сказала бы Альма. Как все глупо складывается, ужасно глупо… или может… может это боги испытывают её верность? Дают выбор, дают право решить судьбу Лима и всего людского мира? Тяжело быть избранной. Тяжело принимать решения и держать ответ за чужие жизни.

Кто бы помог, кто бы дал совет…

Она знала, что встретит его там, среди лошадей, уж больно он их любил. От Сорки леди слышала, что конюх не слишком доволен, что какой-то гвардеец лезет к ним с поучениями, как, дескать, правильнее ухаживать за лошадками, дескать, к каждой нужен свой подход, да и корм можно разнообразить, даже не можно, а очень даже нужно. Биро как раз пререкался с конюхом, когда Лира подходила к конюшням.

— …Занимайся своим делом, мальчишка, чтоб тебя!

— Своим делом? О нем и беспокоюсь! — возражал Биро, руки-в-боки. — А если угроза какая и приказ «по коням»? А конь еле дышит, голодом уморенный, или болеет, потому что ему воду не меняют как надо? Что тогда делать? К тебе на хребтину запрыгивать что ли?

Конюх плюнул ему под ноги, махнул рукой, прозвав как-то заковыристо, и ушел. Не удержавшись, Лира расхохоталась, тогда Биро её и заметил.

— И вам смешно, значит, — ворчал он, подходя ближе. — Лучше бы поддержали, там же и ваша девушка страдает.

— Ужели за ними так дурно ухаживают?

— Ну, может не хуже, чем бывает, — гвардеец неловко почесал затылок. — Но себя явно больше любят, чем скотину.

Лира хитро прищурилась.

— Тебе бы войну. А то совсем со скуки нечем себя занять.

— Не надо нам войны. И так достаточно. Хотя, — Биро уселся на скрипящую старую лавку, — вы правы, конечно. Делать мне тут нечего. Совсем. По правде сказать, не пойму зачем здесь вообще столько стражи? Не иначе как казну охраняют.

Не казну, конечно, хотелось сказать Лире, но одного очень важного человека.

— И все же здесь, наверное, лучше, чем в столице?

— Точно говорите.

Валирейн присела рядом на краешек лавки. Солнце слепило глаза, птицы допевали последние летние песни перед уходом на юг, было спокойно и хорошо, сидеть вот так на скамейке, слушать все это и не думать ни о чем важном. Словно все мысли высушило солнце, а ветерок сдул остатки. Но стоило серости закрыть небо, как тяжёлые думы вернулись сами собой.

— Скажи. Ты когда-нибудь… предавал? — Лира взглянула на Биро и с удивлением заметила, как окаменело его лицо.

— Возможно.

— И ты… жалеешь?

— Конечно, — Биро взглянул на неё удивленно и как будто осуждающе, что за глупый вопрос, мол? — Не жалеет о плохих поступках только дурак.

— А что если… что если этот плохой поступок… ради какой-то великой цели? Цели, что больше и выше таких смыслов как «предательство» и «верность»?

Гвардеец молча хмурил брови, непонимающе глядя на Лиру. Глупо было его спрашивать, он слишком прост для таких разговоров…

— Я судить не берусь. Это не моё дело, — начал он, когда леди Оронца уже хотела прервать беседу. — Кто-то совершает плохие поступки и утешается мыслью о меньшем зле или необходимой жестокости. Кто-то совершает их по глупости, а потом старается забыть, лишь бы не мучиться совестью. Но по мне так и те, и те жалеют. Невозможно о таком не жалеть. Разве что какому-то бездушному чудовищу… Но это точно не про вас.