Хакер

— Встать, суд идёт!

Теперь я занимаю место подсудимого. Рядом, испуганно глядя на меня, сидит Сплетница — вот «повезло» мне — она мой адвокат. Но я, как и все в этом зале, хорошо понимаю: она тут просто для вида. И всё, что Сплетница может для меня сделать — это максимально сократить мой срок.

Разбирательство идёт долго. Я не слушаю, что мне говорят, ведь все слова, которые только может сказать Судья, я уже и так знаю наизусть.

Я сижу во всё том же чёрном платье-бюстье и в голове моей бьётся лишь одно: «Мне надоело тут сидеть, я не хочу в тюрьму надолго»…

Не знаю, может Сплетнице меня стало жалко и поэтому она так хорошо вела дело, но к концу суда стаёт ясно: вместо обещанных пятнадцати лет мне дают пять.

Судья бухает деревянным молоточком — суд окончен…

…

На грязные окна снаружи сыплются хлопья снега. Тут так обычно всегда начинается лето. Фургончик, в котором меня везут, то и дело вздрагивает на дорожных колдобинах и промоинах.

Оборачиваюсь к окошку и вижу медленно приближающиеся стены «элитки».

Вот наконец фургон останавливается, в последний раз переваливаясь через крупные комки жёсткой грязи.

Раздаётся громкий крик тюремщика — я и ещё десяток заключённых вылазим на покрытую тонким слоем снега глинистую скользкую землю.

Нас выстраивают в две линейки — женщин напротив мужчин.

— Громила! — орёт тюремщик.

— Я, — отзывается насупленный огромный силач, стоящий третьим справа.

В остальные крики я не вслушиваюсь, пока очередь не доходит до…

— Подсудимый! — кажется, этот крик громче всех прежних. Я лихорадочно ищу глазами того, кто отзовётся… Вот он, стоит в самой середине «мужского» строя: высокий и худой, жилистые мускулистые руки и очень бледная кожа. Пепельно-серые волосы до плеч разметались по лицу, вишнёвые глаза блестят из-под длинной чёлки.

— Я, — голос у Подсудимого низкий, грубоватый и очень красивый.

И тут же тюремщик снова заходится криком:

— Свидетель!

Откуда-то с конца откликается высокий блондин с серым, как и его глаза, лицом. Его я «вывела на чистую воду» три года назад. Он тут из-за меня.

Тюремщик оборачивается теперь к строю девушек.

— Хакер!

Все взгляды устремляются на меня. Маститые воры и убийцы, обвинённые без вины, попавшие сюда случайно — все они смотрят на меня с каким-то затаённым на дне их тусклых глаз страхом. Страхом и ненавистью. И только тогда я понимаю, что мне угрожает: каждый из этих людей готов разорвать меня на кусочки если предоставится такая возможность…

— Я! — твёрдо отзываюсь я. Не хочу показывать свой страх перед другими заключёнными. К тому же я точно знаю: ни на приисках, ни в столовой, ни где-то в другом месте надо мной особо поиздеваться не дадут, на то они и работники «элитки».

В этой тюрьме свои законы, не похожие на других. Тут нет имён, людей называют по профессии, или же по внешнему виду. Здесь нет и паспортов — их забирают в первый же день заключения. Вместо паспорта на людях наколки, у каждого индивидуальная, не похожая на других. Татуировки делают сами заключённые друг другу. Наколото может быть что угодно: птицы, кресты, цветы, банальное «не забуду мать родную»… В этой тюрьме нет и отклонений от традиционной ориентации: наколки делают парни — девушкам, девушки — парням. Один на один в закрытой камере. На приисках работают раздельно, но раз в неделю сложившимся во время накалывания татушек парам разрешают видеться.

И ещё у этой тюрьмы есть одна необычная особенность: из неё никто никогда не сбегал.

Наконец тюремщик заканчивает перекличку и заключённые расходятся по корпусам: мы в расположенный справа, со светло-жёлтыми стенами, мужчины в мятно-зелёный.

Узкие серые коридоры. Им нет конца, они всё мелькают перед моими глазами. Тюремщик провожает меня до камеры безмолвно, размеренным шагом идёт рядом и не говорит мне ни слова.

Сейчас я думаю только об одном и эта мысль вгоняет меня в липкий холодный страх: кто прийдёт ко мне делать тату и что этот кто-то успеет сотворить со мной, пока на мои вопли не прибежит тюремщик?

Я захожу в свою камеру и, глядя на узкую железную койку, застеленную грязно-белым жёстким одеялом, невольно вспоминаю красную мягкую кровать с балдахином, стоящую в моей прежней спальне…

«Что ж», — думаю я, садясь на скрипучую койку — «пусть хоть так».

По крайней мере, пол в камере чистый, жёлтая горячая батарея находится прямо возле кровати и обычного «тюремного» запаха вонючих тел тут нет. Из углов не доносится топоток маленьких мышиных лапок — он и не раздастся, ведь это же «элитка».

Ключ в двери скрипит, быстрым шагом входит тюремщик и молча ставит к стене в углу камеры белый узкий столик для татуировок. Я успеваю разглядеть в нём небольшую выемку для руки…

Дверь за тюремщиком закрывается и тут же сердце моё начинает гулко колотиться в висках.

От отчаяния я едва ли не кричу: к моей камере приближаются чьи-то быстрые уверенные шаги…

Сердце точно тисками сжимается в груди: дверь протяжно скрипит и открывается. На пороге стоит Подсудимый.