Халкидонский догмат. Повесть

Именно в это время одно немецкое издательство решилось на издание одного из моих опусов; рукопись второй год пылилась в редакции. После моих московских собратьев по перу и их похождений по западным издательствам в погоне за гонорарами русскоязычным авторам давно стали платить копейки. Но мне удалось выторговать аванс в три тысячи евро. Эта сумма, в свой черед, явилась отличным поводом для обращения в мой парижский банк за дополнительной ссудой. Под издательский договор, приложив к нему московские договора додефолтовских времен, которые давно обесценились, но фигурировавшие в них ноли всё еще производили впечатление на наивных служащих кредитного отдела банка БНП, в котором я держал свои счета, мне удалось выклянчить нужную сумму. Было очевидно, что я не смогу рассчитаться с этой ссудой до конца своих дней, даже если меня будут преследовать какие-нибудь наймиты со скорострельным оружием. В совокупности средств должно было хватить и на землю, и на постройку рубленого двухэтажного дома девять на девять (таким он был запланирован), и на жизнь в течение первого года.

Бескорыстные знакомые помогли мне нанять строителя: новгородский мужик Витя Беспалов, возводивший в Абрамцеве уже не первую дачу, был готов в виде исключения построить дом всего за двадцать две тысячи долларов и обещал управиться к будущему лету, если получится собрать бригаду, с которой он обычно работал…

Cвои отношения с Валентиной мы, естественно, не регистрировали. Но жить врозь не могли, а годичный срок со дня кончины Аверьянова еще не вышел. В будущем я собирался усыновить мальчика. Я считал, что это мой святой долг, и не только перед ней, перед Валентиной, но и перед покойным отцом Серафима, моим былым товарищем.

Серафим был вылитый папа ― пухленький, ясноглазый, с явными задатками жизнелюба, к тому же не по годам развитый. Волевые черты характера проявлялись в мальчике уже сегодня. Это выражалось в упрямстве, с которым он пытался извлечь внутренности из любой новой игрушки, или заставлял перечитывать вслух одну и ту же сказку по нескольку раз. Чтение книг было его любимым занятием. Одно время я даже стал сочинять для него сам. Но Серафим улавливал в моих небылицах про зверюшек какую-то фальшь. Его интересовал голый сюжет. И после того как он извлекал из моей сказки всю начинку, он терял к ней интерес и никогда не просил прочесть ее еще раз.

На особую роль в отношениях с мальчиком я не претендовал, но мало-помалу начинал испытывать к нему настоящую привязанность. Любить ребенка, даже не своего, оказывается просто.

Валентине же новая жизнь под новой крышей представлялась временной и нереальной. Как она ни старалась, она не могла до конца поверить в возможность подобного существования. Всё казалось ей слишком неожиданным и каким-то идиллическим, в чем она не раз мне и признавалась…

Вечерами на нее находил черный сплин. Внезапные погружения в беспричинную хандру я замечал в ней и раньше. С самого начала нашей совместной жизни я не мог не видеть, что они учащаются. Но пока я даже не знал названия недугу. Стараясь не усугублять ситуацию, я избегал расспросов на эту тему. Она не любила обсуждать свои внутренние душевные проблемы. Ясно было одно: прошлое и пережитое не только не отпускает ее, но постоянно ее гложет. Как ей помочь, я не знал.

Я старался не оставлять ее на даче одну дольше, чем на полдня. Но следовать этому правилу до конца не удавалось. Что ни день приходилось ездить в город. Езды до Абрамцево под семьдесят километров. И только на дорогу в обе стороны уходило полдня…

Дом был отстроен в сроки, в светло выбеленных комнатах стоял запах пакли и древесины. Мы не спеша занимались его внутренним обустройством…

Однажды весной, после сильной грозы, от которой содрогались стены и что-то трещало над головой на новой, еще не просохшей как следует крыше, во всем поселке, в так называемых выселках, вдруг отключилось электричество. Серафим спал. Мы с Валентиной при свечах занимались каждый своим делом. За полночь с улицы стали доноситься голоса. Мы решили, что приехали наконец чинить поврежденную линию электропередачи, и вышли на террасу. Но оказалось, что к соседям на ночь глядя нагрянули гости.

На дворе было свежо. Ночной воздух обжигал щеки. Голова шла кругом от весенних запахов. Возвращаться в дом, к свечам, не хотелось, и мы прошли в сад, уже начинавший зеленеть. Расположившись под высокими соснами, где из старинного домашнего стола я соорудил временный садовый стол, мы стали смотреть на очистившийся от непогоды и усыпанный звездами небосвод.

Именно здесь между нами и произошел неожиданный разговор, после которого жизнь наша уже не могла течь прежним руслом.

— Я не знала лучше человека, чем Саша… ― сказала Валентина, пряча щеки в воротник кофты.

Я хотел было с ней согласиться, что да, конечно, так, мол, оно и есть. Но меня что-то остановило.