Халтурщики

От нее все еще пахнет одеколоном Дарио. Натягивая брюки, она задевает рану на ноге. На душ времени нет. Руби поспешно собирает пожитки в чемодан, смотрится в зеркало, пытается поправить прическу. «Это будет мой последний день в газете». Сегодня первое января, ее смена начинается в два часа. «Настал этот день». Сегодня ее уволят.

Руби идет по улице, катя за собой чемодан. Она могла бы сходить домой и принять душ, но вместо этого она направляется на площадь Святого Петра. Папа Римский уже закончил молитву «Ангел Господень», и народ начал расходиться. Она идет сквозь то сгущающуюся, то редеющую толпу людей в желтых ватиканских шейных платках. Храм подобен трону, у подножия которого собралось все человечество. Туристы непрерывно гонят ее из кадра. «Простите, вы не могли бы?» — просят они. Она делает шаг в сторону. «Простите, теперь вы мне загородили вид».

Руби надеется, что какая-нибудь парочка влюбленных попросит ее их сфотографировать. Ей нравится, когда появляется возможность на миг примкнуть к чьему-либо союзу. Но никто к ней с подобной просьбой не обращается. Вон те мексиканцы даже предпочитают фотографировать сами себя — мужчина вытягивает перед собой и новоиспеченной женой одноразовый «Кодак». Он начинает считать, и когда доходит до нуля, Руби, стоявшая чуть позади них, вскидывает руку, чтобы попасть в кадр. Срабатывает вспышка, Руби опускает руку, никто ничего не заметил. Они вернутся домой, и она останется с ними навсегда.

Она приходит в офис, в котором нет никого, кроме Мензиса. Руби включает компьютер, на этот раз даже не потрудившись продезинфицировать рабочее место. Об увольнении ей, очевидно, сообщат по электронной почте. К тому же кто-то спер ее кресло. Как обычно. Она осматривается. Он вообще хоть когда-нибудь отсюда выходит?

— Ой, прости, — говорит Мензис, подскакивая, когда к нему подходит Руби. — Я сел на твое кресло. Вот, пожалуйста. Мое кто-то увел, а я подумал, что тебя сегодня не будет. Понимаю, что это жалкое оправдание. Но, кстати, оно жутко удобное.

— Можешь себе такое же заказать, только у меня на это ушло лет шесть.

— Держи, — и он толкает кресло по направлению к Руби. — Нам обоим выпала эта дерьмовая смена, да?

— Ты сегодня чем занимаешься?

— Я вообще тут за главного. Жуть. Пристегните ремни, будет трясти. И Кэтлин, и Герман взяли выходной, так что все на мне. Нервничаю, как школьник, — сообщает он. — Кстати, мне есть чем искупить свою вину за кражу кресла. — Мензис роется в рюкзаке и достает из него диск. — Я его уже несколько дней на работу таскаю. Все забываю тебе отдать. Помнишь наш спор на счет Тони Беннета и Фрэнка Синатры? Я думаю, этот диск поможет его разрешить. Концерт в Сэндсе. Ты полюбишь Фрэнка.

— Ух ты, спасибо. Когда вернуть?

— Это подарок.

Руби от удивления прикладывает руку к груди.

— Но обязательно скажи, как тебе, — добавляет он поспешно, смущенный ее эмоциональной реакцией. — Вступления к некоторым песням просто потрясающие. Думаю, тебе очень понравится.

— Спасибо за заботу.

— Руб, я всего лишь скопировал диск! Пустяк.

Она неловко обнимает Мензиса.

— Ерунда, — повторяет он, отстраняясь. — Ерунда. Кстати, ты получила письмо, которое я тебе послал?

— Какое письмо? Что-то серьезное?

— Нет-нет. Насчет заголовка к статье о ядерном оружии. Ты же его делала, да?

— Это про Иран и Корею, которые выносят всем мозг? Я что, облажалась?

— Вовсе нет, «Боеголовки в руках сорвиголов» — отлично придумано. У меня вот заголовки в одну колонку получаются отстойные.

Он, очевидно, не знает, что ее увольняют. Не в теме, наверное.

Руби катит кресло к столу, осматриваясь. Сломанные жалюзи частично закрывают окно, веревки спутались, и на старые компьютеры с тарахтящими вентиляторами ложатся кривые тени. Здесь прошли двадцать лет. «Вся моя карьера».

Компьютер Руби загружается целую вечность. «Давай же». Еще немного, и она лишится этой работы. «И слава богу». Скоро уже можно будет праздновать.

Компьютер прекратил жужжать; он готов к работе. Руби представляет себе содержание письма: «Руби, пожалуйста, позвони мне на домашний. Вопрос очень серьезный. Спасибо». Но от кого оно? От Кэтлин? Или от Германа? Или от Бухгалтерии?

Руби открывает почтовый ящик. Там стандартный набор: праздничный выпуск «Почему?»; просьба выключать свет в туалете в целях экономии; напоминание о размере штрафа за каждую минуту опоздания со сдачей материала. Но где же письмо о том, что ее увольняют?

Она просматривает входящие сообщения еще раз.

Где оно, черт возьми?

Руби все обновляет и обновляет почту. Но ничего такого не находит. Нет его, этого письма. Оно же должно быть.

Но его попросту нет.

Она встает, потом опять садится, снова встает и поспешно удаляется в дамскую комнату. Руби запирается в кабинке и садится на унитаз, закрывая рот руками.

Дыхание у нее учащается, внутри все горит. По лицу бежит слеза; щекотно. Опять он — запах Дарио. Одеколон, которым она вчера набрызгалась. Руби же его так и не смыла, а от слез запах усилился.