Халулаец

Ярослава пощелкала пальцами и закончила:

— Иной творческой глубины.

Вытянув букву «ы» неприлично длинно, она села в кресло и уставилась на меня зелеными немигающими глазами.

Я осторожно заговорил:

— Ярослава Михайловна...

— Да!

— Это не вы протерли фикус?

— Боже мой, какой фикус?! Я говорю с вами про творчество, про космос, который ношу в себе. Я принесла программу. Вот...

Ярослава вытащила из сумки стопку листочков и шмякнула их на стол.

— Поймите, Альберт Тарасович, для меня главное — честно выразить себя.

— Это, кажется, Брюс Ли сказал?

— Какой Брюс Ли, Альберт Тарасович? Это сказал Бродский!

— Да? А по-моему, Брюс Ли. Ладно. От меня-то вы чего хотите?

Похмелье давало о себе знать, и мне хотелось выпить чекушку «Старого Кенигсберга», чтобы ясноголово почитать в Интернете про фикусы.

— Я хочу, чтобы мы вместе пересмотрели программу. Я хочу изложить идеи...

— Излагайте.

На подоконник села синичка и запрыгала туда-сюда. Из-за тучек выглянуло солнце. По всему видать, за окном происходила жизнь. Эх, подайте мне жареных перепелов, рюмку водки и вчерашнюю стюардессу прямо на стол! Я пресыщенно посмотрел на Ярославу. Она шуршала листочками, поблескивая красными скулами в мою сторону. Если бы мы были в фильме Тарантино, я бы ее пристрелил.

— Для начала нужно обсудить мой выход. Мне кажется, это должно быть что-то легкое, но со вкусом. Такая весенняя нежность, но без вычурности. Я предлагаю Шопена.

— Фредерика Шопена?

— А разве есть еще какой-то Шопен?

— Ладно. Допустим. Что дальше?

— Дальше — видеоряд. Помните «Зеркало» Тарковского?

— Помню.

— Та же идея, только вместо Да Винчи библейские рисунки Рафаэля.

— Пухлые младенцы?

— Да, ангелочки под музыку Шопена в затемненном зале.

— А потом?

— А потом выхожу я, одетая как Мария Магдалина, и читаю стихи про Пасху. Бродского, Ахматову, Вознесенского, Быкова, Уильяма Блейка. Ну, вы понимаете.

— Понимаю, понимаю. А дальше?

— Дальше сцена медленно заполняется людьми. Сначала выходят фокусники и показывают фокусы. Они символизируют чудо Пасхи. Потом выходят гимнасты и всячески скачут, как бы символизируя кипение жизни. Потом выходят дрессировщики и выпускают голубей.

— В зале? Они же нагадят?

— Не нагадят.

— Нагадят.

— Альберт Тарасович, вы ничего не понимаете в голубях! Это специальные голуби.

— Которые не гадят?

— Прекратите произносить это ужасное слово! Мы выпустим одного голубя. Он сразу улетит в открытое окно. Красиво пролетит по залу и вылетит в окно. А когда я буду читать последнее стихотворение, а на сцене будет твориться невообразимое, все вдруг замрут, музыка оборвется — и тут голубь влетит в окно и сядет мне на плечо.

— Голубь в курсе?

Ярослава замахала на меня руками и закончила свою речь:

— Это как бы просимволизирует воскресение Христа и его возвращение на землю в ипостаси Святого Духа. Как вам такая программа?

Она победительно сверкнула глазами и скромно потупилась, как Бог после сотворения мира.

Я откашлялся.

— Программа сногсшибательная. У меня только четыре уточняющих вопроса. Первый: где вы возьмете гимнастов? Второй: где вы возьмете фокусников? Третий: где вы возьмете голубя? И четвертый: вам не кажется, что это слишком сложно для детского сада? Я понимаю, что вы аниматор и вам хочется большего, однако дети в этом не виноваты.

Ярослава вскочила и забегала по кабинету.

— Моей дочери очень понравилось!

— Вашей дочери пятнадцать.

— Гимнасты, голубь и фокусники стоят недорого!

— Денег нет. И вообще...

— Что, что вообще?!

— Я передумал праздновать Пасху в своем садике. Какой-то слишком религиозный праздник, на мой вкус. Будем праздновать День космонавтики. Расскажите детишкам про Гагарина и покажите слайды.

— И все? То есть как обычно?

— Как обычно, Ярослава Михайловна. Все. Идите. У меня видеоконференция с Минобром.

Ярослава полыхнула скулами и бросилась на меня с кулаками. Тут из кадки выпрыгнул фикус и перерубил ее пополам.

Шучу.

Я схватил фурию за руки, и она сразу успокоилась. Это тоже обычная практика. Ярослава психует стабильно раз в месяц, потому что у нее нету мужа, но есть месячные. В этом смысле биология очень несправедливая штука.

Выпроводив аниматоршу, я открыл чекушку и жадно отпил треть. Подошел к фикусу. Этот аксакал кое-что знал про биологию. Знал и молчал. Надо будет спросить Елену Витальевну о чуваке, который заправлял детским садом № 407 до нее. Может быть, это он принес чертов фикус?

Улитка в разводе

Два раза в неделю Даша ходила на йогу. После йоги она шла в кафе «Улитка», где выпивала кофе и ужинала легким салатом. Кофе она любила, а салат ела в диетических целях. Даша была полновата и ненавидела себя за это. Как испуганная лань, она постоянно косилась на современные стандарты женской красоты, будто у красоты могут быть стандарты. Особенно она ненавидела себя после йоги. Насмотревшись на гибких и молодых девушек (а ей уже 35!), Даша впадала в ступор и тихо кляла собственные гены. Так средневековый крестьянин клял ведьм, столкнувшись с неурожаем. Собственно, воспользовавшись этим ее сумеречным состоянием, я и вступил с Дашей в контакт.