Хам и хамелеоны. Том 1

— Ты чего, Петрович, рехнулся, старый пес?! — с ходу напустился на одного из них лесник. — Выносить надо было вон туда! — показал он влево. — Голова-то у тебя где?

Петрович, немолодой уже лесоруб с помятой, землистого цвета физиономией, стащил с головы потрепанную кепку и ослабил широкий кушак.

— Да там проезда не будет. Трактор сядет — и всё, — ответил работяга. — Ты пойди посмотри! Трепаться-то я тоже умею. Там воды по сих пор, — махнул Петрович кепкой на уровне колена.

— А по левой просеке нельзя подогнать?

— Кто ж по левой машину будет гнать-то? — вмешался другой рабочий, помоложе.

Показав на гостей, лесник объяснил рабочим, что от них требуется. Предупредил, что дуб нужен сухой, для изготовления кладбищенского креста. Рабочие покивали. Один из них, судя по повадкам бригадир, не без труда вытащил из бревна вогнанный в него железный крюк, с помощью каковых бревна и перетаскивались, и стал углубляться в лес, увлекая Лопуховых за собой.

После очередного марш-броска по просеке компания вышла на опушку дубовой рощи. В тот же миг вся стена леса озарилась неожиданно ярким, янтарно-прозрачным осенним светом, отгонявшим всякие мысли о заброшенности и неустроенности российской глубинки. Братья с интересом озирались по сторонам.

— Вот сушняк неплохой, — указал лесоруб на сухую крону мертвого, на корню высохшего дуба.

Иван подошел к безжизненному дереву, постучал по стволу с осыпающейся корой.

— Не тонковат? — усомнился он. — Нам ведь брус придется вытачивать.

— Дак вам же сухой нужен. Сухой, но стоячий, — мотнул головой работяга. — А таких тут раз-два и обчелся.

Оставив Павла Константиновича посидеть на поваленном грозой стволе березы и отдышаться, братья с лесорубом прошли вдоль солнечной просеки еще сотню метров и остановились перед другим сухим деревом.

Этот дуб был посолиднее. Где-то с середины ствол его раздваивался. Такого могло хватить не на один брус, а на два. Николай одобрительно похлопал ладонью по нагретой солнцем коре.

— Дай-ка и я на него гляну, — произнес подошедший Палтиныч.

Подойдя к дубу, Палтиныч взялся за отстающий кусок коры, потянул и, как обои со стены, сорвал трухлявую полосу до самой земли и принялся придирчиво рассматривать голую задымленную плесенью поверхность дерева.

— Гнилой? — спросил Иван.

— А кто его знает? Вроде снаружи-то хорош, а бывает, распилишь такой, а внутри пакость какая-нибудь, — пожал плечами Павел Константинович.

Петрович тем временем безжалостно всадил в ствол крюк и с видом человека, привыкшего угождать и потакать чужим прихотям, ждал, что решат заказчики.

— Другого нет? — спросил Николай.

— То-то и оно… — вздохнул лесоруб.

— Ты друг, давай, вали его тогда, да и дело с концом! Чего резину тянуть? — поторопил Павел Константинович.

Решение было принято. Рабочий сходил за бензопилой, завел ее, и не прошло и десяти минут, как дуб, скрипя всеми суставами и будто стараясь ухватиться за кроны соседних деревьев, чтобы удержаться на корню, напоследок кроша всё подряд, обреченно рухнул наземь. Петрович поплевал на свои коричневые ладони, завел мотор пилы и принялся срезать обломанные ветви.

Очищенный от сучьев и веток ствол был распилен в разветвлении на три куска. При помощи крючьев подоспевшие рабочие выволокли бревна к аллее, туда, где был свален пиленый лес.

— Сколько ему, по-вашему? — спросил Николай.

— Годов-то? Дубу? А сейчас посчитаем.

Лесоруб оседлал толстый конец дубового бревна, склонился к срезу и стал вычислять.

— Тридцать седьмого… года мы! — провозгласил он через минуту. — Так я и думал! С дубом-то плоховато у нас. Перевели весь перед войной. Эти посадки старые, довоенные. При отце народов, в тридцать седьмом, два участка засадили. Здесь и вон там… — Петрович махнул рукой в сторону просеки. — Тут вот и пилим сегодня. Этот еще ничего, хоть и мертвый. Всего лет пять, поди, простоял. Потому и не гнилой…

В ожидании трактора Павел Константинович устроился на бревне, став вдруг похожим на умудренного жизнью кота, умеющего беречь свои силы.

Сквозь ветки ольхи начинало припекать. Николай вертел в руках подобранный с земли ошметок бересты. Вид у него был недовольный. Иван же с оживлением озирался по сторонам. С появлением солнца на просеке осенняя чаща заиграла золотистыми бликами. Стояла пьянящая тишина.

— Сколько, говоришь, лет-то было? Покойнице? — спросил Петрович старшего из братьев.

— Тридцать седьмого года рождения, — помешкав, ответил Николай.

— Ну, брат, ставь поллитровку! Как звать-то тебя?

— Лопухов его звать! — отрекомендовал Николая Палтиныч. — А поллитровку… Я тебе, гад, такую поллитровку поставлю — мало не покажется! И на таком деле руки погреть рады. Стыд-то поимей!

— Во народ пошел! Чуть что, сразу гад… — без обиды проворчал дровосек.

— А насчет возраста вы почему интересуетесь? — спросил Николай через силу.

— Да колец-то на дубу поваленном — столько же. Я ж говорю: в тридцать седьмом сажали их. Тоже, получается, тридцать седьмого года рождения. Для тебя он здесь и стоял, дуб этот… Не суеверный я, но когда совпадения такие… Тьфу ты, леший!