Хам и хамелеоны. Том 1

Через пятнадцать минут оба вернулись ни с чем. Четвертинов скрылся в подворотне. Уже стемнело. В темноте его и потеряли.

Последним на входе показался Филиппов. Он подозвал повара и хозяина. Всё еще возбужденный, с трудом переводя дыхание, Николай стал извиняться за инцидент, выразил готовность возместить ущерб.

На радостях, что всё обошлось лишь битой посудой, и повар, и хозяин испуганно кивали, явно не желая дальнейших осложнений.

Николай извлек из бумажника две стодолларовые банкноты, добавил еще одну, сунул деньги хозяину и вышел следом за Филипповым.

Впервые на своем веку Андрей Васильевич видел такую большую и фешенебельную дачу. Удивляли не столько габариты и роскошь, с которой дом был обставлен, сколько тот факт, что заправляли всем этим хозяйством его сыновья.

Андрей Васильевич обходил кирпичные пристройки во дворе, где аккуратной поленницей высились запасы березовых дров, и примыкавший к ним крытый гараж на две машины, с неменьшим любопытством изучал систему освещения, снабженную датчиками движения, благодаря которым свет на всем участке загорался автоматически, стоило кому-нибудь появиться в зоне видимости приборов. По двору, время от времени спускаясь в подвал к отопительному агрегату, сновал сторож: всё никак не мог отрегулировать температуру в батареях.

Наблюдая за ним, Андрей Васильевич вытаптывал снежок перед спуском в подвал. Тут они и разговорились. Чуть больше пятидесяти, а по виду старик стариком, сторож без умолку чесал языком, едва до него дошло, кто перед ним. Иван Семенович рассказывал обо всем подряд: о соседях по даче, о недавней эпопее, случившейся у родственников, которые жили на краю поселка и держали приусадебное хозяйство. Родне пришлось объявить войну наглому хорьку: по ночам зверек повадился душить кур, разгрызал птице головы. Наговориться вволю сторожу приходилось, видимо, нечасто.

Андрей Васильевич не без интереса внимал рассказу, задавал вопросы. Краем уха он слышал голос Николая, доносившийся через открытую форточку из кухни, где мелькали силуэты невестки и сыновей. В ночном полумраке дворового закутка, где они со сторожем топтались, Николай не мог его видеть, поэтому и дал волю языку, с жаром твердил о случившемся днем в городе. По обрывкам фраз Андрей Васильевич понял, что речь идет о Маше, о Четвертинове, с которым дочь уехала в Америку; периодически почему-то в разговоре упоминалась Швейцария.

Сыновья что-то скрывали от него? Сам факт, что ни дома, ни по дороге на дачу они ни словом не обмолвились на эту тему, свидетельствовал о том, что на голову семье обрушились какие-то новые неприятности и, судя по тону старшего сына, такие, что говорить о них во всеуслышание язык ни у кого не поворачивался. Андрей Васильевич боялся даже строить предположения на этот счет…

В Москву он приехал утренним поездом, уже не надеясь, что дети выберутся к нему на праздники. День пролетел в суете, в телефонных звонках, в бессмысленной беготне за нескончаемыми покупками — не хватало то одного, то другого. Даже обедали врозь и в разное время. До подмосковного Кратово, где на время поселился младший сын, добрались только к девяти вечера.

Встречать Новый год предстояло в чужом доме. И от самой этой мысли благополучие старшего сына казалось отцу-пенсионеру зыбким, несмотря на огромную квартиру на Солянке и размах намечаемых празднеств. Сквозь внешнюю мишуру проглядывало неблагополучие куда более плачевное, чем элементарная необеспеченность: того, что принято называть домом, у сыновей не было — ни у одного, ни у другого…

На улице морозило. Огромный дом светился словно корабль в ночи. Деревья едва заметно мерцали от инея. Зрелище было завораживающим. И от огромной живой ели посреди двора, увешанной гирляндами, которые играли разноцветными лампочками, с трудом удавалось отвести глаза. Всё сильнее шел снег. Благо, успели доехать до начала метели…

Пока накрывали на стол, Андрей Васильевич предложил Февронии пойти на улицу, вместе почистить снег у крыльца. Николай позвал сторожа и попросил у него лопаты. Дружными усилиями удалось расчистить дорожку, начинавшуюся от лестницы и ведущую к елке, а затем и дальше, к воротам.

Вскоре всех позвали к столу. В просторной комнате близ полыхающего камина на белоснежной скатерти стола красовались серебряные приборы, искрились хрустальные бокалы, матово отсвечивала батарея бутылок. У лаково-черного рояля распустила ветки небольшая, но очень изящно наряженная елка, от которой шел острый смолистый запах. А возле елочки высилась куча подарков, упакованных в разноцветную бумагу.

В иссиня-черном вечернем платье с глубоким декольте, с поблескивающей на шее змейкой ожерелья, румяная и вдруг оживленная, Нина приковывала к себе взгляд Андрея Васильевича. Он не помнил, когда в последний раз видел невестку в вечернем наряде, и от этого испытывал какое-то облегчение: люди несчастные и неблагополучные так хорошо не выглядят.