Хам и хамелеоны. Том 1

— Вот видите… Это вы какими-то древними категориями мыслите… уже лет пятнадцать как неактуальными, — всплеснул руками Христофорыч. — В жизни любой страны за такой срок смена вех происходит. А вы говорите — кагэбэшники! Это слово уже давно ничего не значит!

Пожилой священник, из-за белоснежных длинных волос, покрывавших его плечи, и столь же белой бороды похожий на Деда Мороза, улыбался тем временем Рябцеву-младшему и его тезке шведу, будто искал у них одобрения своему мирному нейтралитету. Не суди, мол, и не судим будешь.

— У меня есть один знакомый, по вашей терминологии, хомо советикус… — сказал Лопухов. — Так вот, он одно время всё мечтал, чтобы Россию кто-нибудь оккупировал. Только таким образом страна, по его глубокому убеждению, может стать цивилизованной. Сам, изнутри, этот организм якобы уже никогда не сможет восстановить свою иммунную систему. Не в состоянии, дескать, эта страна защитить себя от разграбления… Так вот этот знакомый недавно съездил куда-то в Европу, кажется, во Францию, и во время этой поездки сделал умопомрачительное открытие. Оказывается, к России в мире относятся плохо! Никому мы, мол, не нужны… Проснулся! Ну а раньше, спрашивается, где ты был, о чем думал? Ведь столько времени просидел в свинарнике, мечтая, чтобы он перешел в руки к другому хозяину, подобросовестнее. Надежду, видите ли, лелеял, что от этого улучшится кормежка. Я об этом рассказываю, потому что именно так большинство и рассуждает.

— О чем я и говорю! — пылко согласился противник всего советского Христофорыч. — Вон человек прямо с линии фронта! Вы же из Чечни недавно? — он развернулся к Рябцеву-младшему. — Спросите, спросите его… Он вам расскажет, что такое оккупация…

Петр Рябцев, явно удивленный тем, что незнакомому человеку было известно, кто он и откуда, сухо сказал, что не совсем понимает, при чем здесь он.

— Вы военный? — осведомился писатель Лопухов.

— Капитан, — кивнул тот.

— Были в Чечне?

Рябцев промолчал. Их взгляды на миг встретились. Лопухов понимающе кивнул головой.

— Представляю, как странно вам слышать всю эту болтовню… после того, что вы там повидали. Вы были в Грозном? — спросил Лопухов.

— Да, странно, — ответил Петр.

— Правду в газетах пишут?

— Не знаю.

Скрипнула дверь: с заварочным чайником и горкой чашек на подносе вернулся Михаил Владимирович. За ним шел богатырского сложения служитель, неся внушительных размеров чайник. Поздоровавшись со всеми, он обратился к Рябцеву-старшему:

— Михаил Владимирович, давайте я чего-нибудь принесу к чаю из трапезной. На вечер сегодня что-то пекли.

— Спасибо, не беспокойся, — вежливо отказался Михаил Владимирович.

— Говорят, что весь мир развивается только лишь в направлении хаоса, — развил свою мысль Христофорыч. — Хаоса и распада… Согласно принципу энтропии, если не ошибаюсь. Чашка, к примеру, вот эта, фарфоровая… если упадет на каменный пол — должна разбиться. По-другому не будет. Разбить легко, и это нормально. Но из осколков сделать новую чашку, создать что-то цельное — в разы сложнее, иногда и вовсе невозможно. Так вот и мы, и вся наша жизнь. А вы как думаете, владыка? — обратился к старику инициатор полемики. — Разве всё это случайно?

— Вы, безусловно, правы, — серьезно ответил священник. — Это совершенно нормально.

Повисла тишина. Владыке Ипатию подали чаю. Он примял бороду ладонью к груди, поднес чашку к губам и, сделав первый глоток, зажмурился от удовольствия.

— Случайность в культ возводят материалисты, — изрек владыка. — Мы же с вами другого поля ягоды.

— Значит, вы тоже считаете, что всё закономерно?

— Уверен в этом.

— Но тогда получается, что и всё то, что произошло с этой страной, тоже закономерно — все эти ужасы, все эти горы костей…

— Думаю, да…

Владыка спокойным взглядом окинул своего искусителя, словно призывая его признаться наконец в своих истинных намерениях.

— По воле свыше?

— Ваше удивление понятно. Но вы должны думать о том, что Бог зла не творил, — сказал владыка. — Источник зла — дух злой, князь мира сего. Мы живем в мире, который сделан из того, что сотворил Бог, и из другого.

— Не понимаю… Даже Он не виноват, получается? Зачем Ему нужна такая путаница? — продолжал допытываться собеседник.

— Этого я не знаю. Я думаю, что этого никто не знает, — ответил владыка. — Промысел Божий и воля Божья — понятия разные.

Будничность тона владыки Ипатия, простота слов, в которые он облекал свои мысли, рассуждая о вещах столь сложных, и какое-то безграничное добродушие, так и исходившее от него, подкупали и располагали к себе. С удовольствием прихлебывая чай, владыка скользил взглядом по лицам, ко всем испытывая одинаковую приязнь и понимая, казалось, каждого в его бессилии перед нагромождением проблем. Казалось, что мир, к которому принадлежит старик-священник, запросто может уместить их всех вместе взятых. Но не наоборот. Ему же самому в этом мире место отводилось какое-то иное, стороннее, хотя и почетное…