Хам и хамелеоны. Том 1

Благодаря случайному стечению обстоятельств Павлу всё же удалось начать самостоятельную коммерческую деятельность. На пару со своим приятелем Мюрреем, наполовину русским и на десять лет старше Павла, они стали приторговывать коллекционными мотоциклами. Приводили «одры» в порядок и продавали мотофанатикам. Со временем начинание обещало приносить неплохой доход. На некоторые модели, более редкие, удалось найти покупателей даже в Москве. Но львиную долю заработанного приходилось вкладывать в оборот. На жизнь оставались крохи. Ограничивать себя приходилось буквально во всем, даже в покупке хлеба и картошки. Благо везло с жильем. Квартиру в Бруклине сдавал им Еремин, экс-москвич, потом израильтянин, а затем американец, отправившийся в Москву, как когда-то из Москвы подавались на Север — за длинным рублем, промышлять куплей-продажей.

Сидеть у Павла на шее Маша не хотела. По рекомендации подруги с лета она начала давать уроки: учила детей рисунку с натуры. Когда же ученики разъехались на каникулы, ей удалось устроиться на работу официанткой в японский ресторанчик в Гринвич-виллидж, где до нее трудилась подруга. Та подыскала себе что-то получше и порекомендовала Машу на свое место.

Знакомые Павла однажды пристроили ее гидом в компанию московских дельцов, возвращавшихся домой со «всемирной» конференции, проходившей в Филадельфии. Дельцы задержались в Нью-Йорке, чтобы «посорить деньгами».

Тип россиянина-нувориша — давно не такая уж невидаль. Вполне понятный биологический вид, по-своему социальный и на редкость жизнеспособный, но строго в рамках своей естественной среды обитания. По сути — животное… Ее старший брат Николай был если и не таким, то немногим лучше. Он слишком давно варился в этом котле и уже давно носил на себя отпечаток этого нового мира. Отчасти поэтому она не могла поддерживать с ним отношений, хотя и не презирала его за приспособленчество. Скорее, сочувствовала брату, как сочувствуют больному, страдающему какой-то неприятной, но незаразной болезнью наподобие псориаза. Но как бы то ни было, соприкосновение со средой «new Russians», в которой каждый второй умудрился пролезть еще и в чиновники, вызывало у Маши какое-то непреодолимое отвращение и, что особенно выбивало из колеи, чувство незащищенности. Она иногда спрашивала себя: неужели она готова к тому, чтобы жить среди таких вот выродков, изо дня в день видеть их самодовольные физиономии, зависеть от них? А ведь в стране, где рабовладельцами стали бывшие рабы, это неизбежно… Мир медленно, но уверенно выворачивался наизнанку.

Неотесанные, предельно уверенные в себе и при малейшей возможности что-то урвать теряющие и совесть, и весь свой благоприобретенный лоск, все манеры — отдающие скорее дрессировкой. К тому же все вокруг делают вид, что так и должно быть, что лучше тот, кто проворнее, наглее… У себя дома это были жадные упыри, к земле своей испытывающие привязанность лишь потому, что могли высасывать из нее все соки, топтать ее и обгаживать безнаказанно. Земля же терпела их и носила, как уродливый нарост, любя и стыдясь, как мать — недоноска… Вдали от дома, в мире контрастов и устоявшихся иллюзий их всё еще принимали по одежке — за респектабельных весельчаков, за везучих баловней судьбы, но никак не за стяжателей и проходимцев… Воочию Маша убедилась в этом именно в Америке. Тоски по дому сразу поубавилось. В голове вроде бы всё встало на свои места…

Многообещающий ангажемент обернулся вполне предсказуемым провалом. От Маши в открытую затребовали «подружек». Как последней сводне ей предложили созвать бригаду escort-girls, да еще привести ее в полном составе на предварительные смотрины.

Она отказалась. За что и получила по заслугам. За три дня беготни по городу ей швырнули пару купюр — унизительную подачку в две сотни долларов, хотя вначале обещали вчетверо больше…

С июля всё же началась полоса везения. Полина, знакомая по Строгановке, в США поселилась, выйдя замуж на американца, уже успела развестись и в Нью-Йорке жила не первый год. Как человек практичный и здравомыслящий, Полина давно положила конец собственным потугам в изобразительном искусстве: не требуется много ума для понимания, что в обществе потребления легче продавать, чем производить. Потихоньку она начала приторговывать «соцреализмом», и дело пошло. В общем потоке с другими картинами Полина умудрилась продать галерее в Сохо одну из картин Маши. Это был наспех набросанный натюрморт с кувшином и раскатившимися по столу яблоками. По Машиным меркам, холст продали за баснословную цену. Полина вручила ей две тысячи долларов, наотрез отказавшись от комиссионных.