Хам и хамелеоны. Том 2

С утра Бурбеза отправился проведать ингуша и подтвердил сказанное вечером инженером. Вахид даже не удосужился выйти поздороваться. По словам жены, которая встретила гостя на пороге с новорожденным на руках, муж затаил обиду на весь белый свет. Поэтому и не просыхал. А пил по-черному: запой мог длиться и неделю, и две. Вернувшись на территорию части, Григорий рассказал, что Наталья, молодая жена Вахида, чуть ли не в ноги ему кланялась, умоляя передать офицерам, а с некоторыми из них ее муж поддерживал дружеские отношения, чтобы все, кто может, пришли вечером в гости отметить рождение их третьего сына…

Уже стемнело, когда вчетвером — Веселинов, взводный Белощеков, Бурбеза и капитан Рябцев — поднялись на крыльцо ингуша.

Вид у хозяина был жалкий, но через четверть часа он начал оттаивать. Впрочем, на водку, принесенную гостями, Вахид даже не хотел смотреть, прихлебывал чай без сахара, что не мешало ему произносить тосты и то и дело всех благодарить. Смущаясь, Наталья пыталась одергивать расчувствовавшегося супруга, но безуспешно. Разомлевший Вахид вспоминал довоенную жизнь в городе, говорил о прошлом таким тоном, будто не знал, смеяться нужно над ним или оплакивать.

После всего, что пришлось здесь пережить со времен первой войны, уже немногие его знакомые верили, что являются гражданами той же самой страны, в которой жили годы назад. Этим якобы и объяснялось полное безразличие людей к тому, кто теперь хозяйничал на их земле. Покоя и добра не видно ни от одних, ни от других. Соседи, все кто смог, поразбежались, бросив разгромленные дома и квартиры, редко кому удавалось их продать. От большинства соседних дворов остались одни развалины. Последний двор, через забор от Вахидова дома, бросили прошлой зимой. Хозяин, хохол с судимостью, живший тут с женой, с советских времен промышлял знахарством. Было время, хохол принимал у себя всю местную знать — в погонах и штатском. В кабинете украинца, который, помимо всего прочего, врачевал гипнозом, можно было застать начальника отделения милиции при всем параде; в окаменевшей позе он сидел верхом на стуле с поднесенной к козырьку пятерней. Это и превратилось в одну из излюбленных забав теснившейся в очереди клиентуры: Вахид, на правах соседа, даже созывал знакомых, чтобы показать им выставленных на посмешище местных начальников, чтобы дать людям возможность подивиться безобидности грозного пару минут назад представителя власти, не привыкшего отираться в очередях и даже не помышлявшего, в каком свете он предстает глазам публики…

В первую войну в дом соседа попал танковый снаряд. Вахид уверял, что снаряд залетел в форточку. Жена соседа, в тот момент отлучившаяся из дому, не пострадала, а вот останки мужа собирала по развалинам, в которые превратилась большая часть двора. С тех пор, кое-как восстановив крышу из обломков шифера, она так и жила, ютясь в уцелевшей части дома. Дотянув до прошлой зимы, она тоже наконец уехала к родственникам…

Шел девятый час, когда за Веселиновым пришел посыльный. Командир требовал капитана к себе. Веселинов снял с посыльного стружку: выходить по одному за ворота части запрещалось. В оправдание рядовой бормотал, что не хотел капитана подводить, ведь и его могли взгреть за отлучку с территории, в той же степени самовольную, — выходить за КП без особого распоряжения офицерам в этот час тоже не разрешалось. Капитан нехотя распрощался и нехотя же удалился вместе с солдатиком…

В начале одиннадцатого подвыпившая компания вывалила на улицу. Ингуш проводил офицеров к калитке, сопровождая прощание объятиями и добрыми напутствиями.

После духоты, табачного дыма и водки голова на воздухе у всех шла кругом. Бездонное звездное небо неудержимо кренилось и уплывало в сторону, туда, где над черными контурами полуразрушенных зданий, зияющих дырами безжизненных окон, висел остроконечный серп — четкий и, казалось, добела раскаленный, такой, какого никогда не увидишь в небе Центральной России. Даже в форме месяца проступало что-то угрожающее. На юго-востоке ночной горизонт то и дело озарялся беззвучными всполохами, как будто кто-то пытался раздуть в темноте тлеющие угли. Если бы не зима и не мороз, вспышки могли сойти за грозовые молнии, рассекающие ночь где-то очень далеко, откуда раскаты грома не долетают. Тишину, висевшую над городскими развалинами, нарушало разве что лязганье гусениц, периодически доносившееся со стороны соседнего блокпоста. И эта тишина задворок — без собачьего лая, без шума машин — удручала своей неестественностью. Не меньше, чем иллюминация над горизонтом, в десятках километров в стороне, где рвались снаряды. Странно было даже подумать, что по ночам землю и воздух где-то совсем недалеко разносит и рвет на куски.

Старший прапорщик, поторапливая остальных, шел впереди. Рябцев со старшим лейтенантом с трудом поспевали следом. Из-за гололеда приходилось хвататься друг за друга. Бурбезу пытались придержать, но он лишь настойчиво прибавлял шагу…

Часть четвертая ХАМ И ХАМЕЛЕОНЫ