Хам и хамелеоны. Том 2

Вереницын не прощаясь уехал. Вслед за ним домой отправился и Грабе. Николай сидел один в небольшом прохладном тихом холле при входе в диванную, где перед стойкой бара с пустующими зеркальными полками теснились приземистые столики и за ними прятались два пухлых канапе, на которых завсегдатаи уединялись, чтобы отойти от застольных эмоций, покурить, позвонить, а иногда и обсудить что-нибудь такое, чего не должны слышать другие. Николай держал в руке восемнадцатилетней выдержки «Лагавулин», курил, той же рукой разгонял сигарный дым и чувствовал себя в состоянии какой-то потусторонней анемии. В голове дым и пустота. После случившегося домой не тянуло. Особого расстройства от проигрыша он не испытывал. Переполняло нечто большее — чувство гадливости. К заведению, к собственным слабостям, ко всему на свете. Вместе с тем не хотелось смириться с усталостью. Усталость уличала в очередной слабости. Или опять в малодушии?

В диванную приплелся Петруша Фоербах. Уже по одной его мине Николай понял, что услышит что-то неожиданное, и не ошибся.

— Надо ж, устроили… Рабовладельцы хреновы! Баб в карты разыгрывать! — заворчал Фоербах, всё еще бледный от пережитого только что стресса. — Вы что, с ума посходили? Да меня за решетку упекут за ваши фокусы, Коля!

Посмотрев на него слезящимися от усталости глазами, Николай молчал, мусоля во рту сигару.

— Сказал бы «нет», на этом все бы и разошлись. А теперь? — попрекнул Фоербах.

— А ты? Ты-то сам почему молчал? Не я ж в твоем клубе правила устанавливаю.

— Да какие, к черту, правила?! — запротестовал, было, Фоербах, но тут же виновато смолк; а потом продолжил с каким-то рассеянным видом: — Я хотел поговорить с тобой, да ты… Меня попросили. Ты должен выслушать. Речь идет как раз об этом заводике…

— Да что вы все сегодня заладили одно и то же?.. Что за чепуха? — пробормотал Николай.

— А сестра твоя какое имеет отношение к этому? — спросил Фоербах.

— Моя сестра?.. При чем здесь моя сестра?

— Ко мне обратились с просьбой… меня тоже, поверь, в тупик она ставит… И почему ко мне обратились — тоже не понимаю, — Фоербах предпочел сделать паузу.

— Что за просьба? — недоумевал Николай. — Кто к тебе обратился?

— Меня попросили передать тебе, что если вы не утрясете эту неразбериху с заводом… Я уж не знаю какую, и не хочу знать, если хочешь знать… — Фоербах выставил вперед ладонь, словно отгораживаясь от нападок в свой адрес. — Дела сестры твоей не будут улажены. Не бу-дут, — как автомат, повторил он. — Какие, я даже спрашивать не буду…

Николай потер рукой лицо. Охваченный хаосом эмоций, путаницей в мыслях, он не мог выдавить из себя ни слова. Мир, казалось, опрокинулся с ног на голову. Или он опять в чем-то лгал себе?

— Ты… какое отношение ты имеешь к этой банде? — вполголоса спросил Николай, как будто опасаясь, что их могут услышать.

— Я?! Да никакого! Я ни к кому не имею отношения.

— А Поздняков? — настаивал Николай.

— Коля, я тебе говорю, как есть… Меня только просили передать, вот и всё… — так же тихо отвечал Фоербах. — Я готов помочь тебе. Вот только чем?! Во что ты вляпался?.. — Фоербах беспокойно заглядывал Лопухову в глаза, на лице его появилась беспомощная улыбка. — Мы ж не чужие люди, а, Коль? Столько лет знаем друг друга… Во сколько оценивается этот чертов заводик?

— Не знаю, — сказал Николай.

— Миллиона два?

— Больше… А может, около этого. Не знаю.

— Завод или два миллиона. И у сестры твоей всё решится, — сказал Фоербах.

— Тебе что, и цифру назвали? — спросил Николай, холодея.

Фоербах кивнул.

— Петруша… Маша, сестра моя… ей всего двадцать четыре года… Двадцать пять, — через силу выдавил из себя Николай. — Она… ты не в курсе… но она пропала, да еще с грудным ребенком. Здесь криминал. Тебе и не снилось такое… Ты хоть понимаешь, во что лезешь? За нее выкуп просят!

Фоербах смешался.

— Какой еще выкуп? — пробормотал Фоербах.

— Кто эти люди? — спросил Николай. — Кто именно обратился к тебе? И при чем тут Поздняков?

— Да он тут, по-моему, и ни при чем… Я тоже ни при чем… Мне передали. Через знакомого… Всё что знал — сказал, — испуганно посмотрел на Лопухова Фоербах.

— Мне нужен этот контакт! — не своим голосом выдавил из себя Николай. — Вот так нужен! — Он провел ребром ладони по своей шее.

— Ладно, выясню, кто да что, и позвоню тебе… — Фоербах встал и, развернувшись, быстро пошел прочь.

…День спустя, утром в воскресенье, Николай был дома один, когда на столе ожил его телефон, и на дисплее высветился незнакомый «кривой» номер.

Мужской голос с едва заметным акцентом, не здороваясь и не называясь, холодно произнес, что Мария Лопухова домой вернется только после того, как семья возместит «ущерб» в два миллиона долларов на условиях, которые будут предъявлены позднее.

Чувствуя, как сердце медленно поднимается к горлу, Николай не смог произнести в ответ ни слова.

Тем же тоном голос высказал требование не обращаться ни к кому за помощью и не искать «обходных путей». Их, мол, не существует. Несоблюдение требования ставило жизнь заложницы под угрозу.

— А ребенок? — выдавил из себя Николай.

Связь прервалась.