Хам и хамелеоны. Том 2

— Лисунов — он невысокий такой, белобрысый, а глаза голубые. Картавил сильно. Чудаковатый очень. Над ним даже потешались, — добавил капитан. — Чудаковатый…

— Картавил? Вообще был здесь один такой, всё хихикал, как ненормальный. Помню, был… — Федоскин призадумался. — На нервной почве, вроде бы… Говорили, контуженый. Или побили сильно.

— Белобрысый?

— Белобрысый.

— Где ты его видел? Когда?! — обомлел капитан.

— Да как сюда привезли… Меня, я хочу сказать. В самом начале… Невысокого роста? Ну, малахольный чуточку? Контузило его, точно… Он всё хихикал… — повторил Федоскин. — Абреки дубасили его, чтоб не хихикал. Думали, что над ними посмеивается. Ранен он был, ногу хотели ампутировать. Гангрена началась. Если б не Эмма, руки у нее золотые…

— Так это он, Лисунов! — взволнованно заключил Рябцев. — Это когда было?

— Месяц назад.

— И куда он делся?

— А черт его знает. Жил внизу. Нас туда не водили, — пожал плечами сержант. — Его «пятерка» лес таскала… Под Новый год увезли его. По-моему, к арабам, ну к соседям… Целую группу тогда погнали. Может, и не он это, а, капитан? Может, ошибка? — усомнился сержант.

Снаружи донесся скрип шагов по снегу. В проем всунулась физиономия Степана. Ощерившись беззубым ртом, старик пробрался внутрь, споткнулся и, едва не опрокинув армейский котелок, в котором приносил горячее на двоих, от души выматерился.

Бережно передав котелок Федоскину, Степан вытащил из-за пазухи половину лепешки и положил на печку рядом с котелком.

Сержант потеснился, освободил Степану место у раскаленного жбана и приподнял крышку с котелка. От вырвавшегося пара, от запаха пищи у Рябцева свело внутренности. Недоедание не так вроде бы сильно сказывалось на нем, как на других, но он осознал вдруг, что от предвкушения еды у него дрожат кончики пальцев.

Степан молча боролся с одышкой, следя за тем, как изголодавшиеся подопечные, будто многоопытные зэки, повынимали невесть откуда алюминиевые ложки и принялись дружно и громко вычерпывать ими бурду из котелка, обжигая рты и чуть не сталкиваясь лбами.

— Удружил… ну удружил, Степан, — приговаривал сержант. — Если бы каждый день такой суп приносил, да я б тебя…

— Ты ешь, ешь, потом хвалить будешь, — прошамкал Степан. — Завтра опять на кашу посадят. Наедайся, пока дают.

— А лошадь? — Федоскин от неожиданности даже прервался. — Ведь лошадь же зарезали…

— Да сожрали уж давно всю. Лошадь! Вас сколько ртов-то по землянкам. Один ты чего стóишь, кашалот!

Федоскин хмыкнул и вновь склонился над котелком.

— Дядя Степан, я тут капитану про Одиночку рассказываю, про Мирона, — больше не отрываясь от еды сообщил он. — Ты скажи вот, наших, которые на их сторону перешли, сколько их здесь?

Степан прошамкал себе под нос что-то невнятное.

— Во сволочи. Я бы их всех… — крякнул Федоскин, пряча свою порцию лепешки за пазуху.

— Это кто, Мирон-то — сволочь?.. Дурак ты, сержант, вот и всё… ни дать, ни взять, — оскорбленно проворчал старик.

— А кто ж он, если не сволочь? Говорят, кровь на нем, сколько наших погубил…

— Говорят… А ты уши-то и развесил. Слушай больше! — Степан подслеповато щурился.

— Врут? Да кому толк с вранья-то такого, а, дядя Степ? На своих наговаривать кому охота?

— А может, и не свои наговаривают, ты откуда знаешь, умник?

— Эх, дядя Степа… Я, вон, ребят из той обвалившейся землянки спрашивал. Они тут два месяца маются… Да ведь он с ними по неделям пропадает где-то. Что они там делают, в лесах? За зайцами гоняются? — не унимался Федоскин.

— Да за такими, как ты, дурья башка, и гоняются! И три шкуры со всех дерут… — огрызнулся старик. — Что ходит он с ними — ну так и что? Может, и не на зайцев… — помолчав, добавил Степан. — Но ты откуда знаешь, на кого он ходит? Одно дело — зайца убить, другое дело — человека, и уж тут десятое дело: русского или не русского. Ишь, русский нашелся! Трепло ты, это уж точно…

Перебранка доходила до сознания Рябцева сквозь мутную пелену. Давала о себе знать горячая жирная пища. Дурман окутывал толстым ватным одеялом. Одолевала сонливость. Точку зрения Степана Рябцев не совсем понимал, но чувствовал, что не вправе, да и не в силах навязывать свое мнение.

Степану не было шестидесяти, но выглядел он хорошо за семьдесят. По рассказам Федоскина, родом нынешний раб был из Ярославской области. В Чечне Степан жил еще с советских времен, приехав в свое время на заработки. Оставалось непонятным, как мог человек провести вдали от дома столько лет, да еще и живя в скотских условиях, добровольно или по принуждению — это уже не имело значения, — и не испытывать желания вернуться домой, на родину. Степан даже не скрывал этого. От старика так и веяло чем-то аномальным. Однако стоило Рябцеву встретить на себе его взгляд, а глаза Степана всегда слезились, как ему становилось совестно за свои домыслы.

— Дядя Степа, вон, говорит, что фундаменталисты, некоторые… лучше даже к нашим относятся, чем эти отморозки… — продолжал развивать тему Федоскин. — Или я вру, дядя Степа?

— Врешь.