Хамнет

Бартоломью утверждал, что дорога через Оксфорд безопаснее и быстрее; так ему сказал знакомый торговец бараниной. Они проехали по пологой гряде холмов Чилтерн-Хилс, попав под грозовой ливень с легким градом. В Килдингтоне ее лошадь стала прихрамывать, и пришлось сменить ее на норовистую пегую кобылу с узким крупом, готовую артачиться, высоко вскидывая ноги, если вдруг с обочины просто вспархивала птица. Они заночевали на постоялом дворе в Оксфорде; из-за писка мышей за стенными панелями и храпа в соседней комнате Агнес почти не спала.

К полудню третьего дня езды она впервые увидела серую дымную пелену над обширной котловиной.

— Подъезжаем? — спросила она Бартоломью, и он кивнул.

Подъехав ближе, они услышали колокольный трезвон и уловили малоприятный запах — гнилых овощей, мокрой шерсти животных, извести, с примесью других неизвестных Агнес оттенков — и увидели огромный, беспорядочно застроенный и суматошный город, прорезавшее его извилистое русло реки и поднимавшиеся к небу клубы дыма.

Они проехали через деревеньку Шепердс-буш[9], чье название вызвало улыбку у Бартоломью, мимо карьеров по добыче гравия в Кенсингтоне, через ручей Мэриберн. Подъехав к виселице на площади Тайберна, Бартоломью, склонившись с седла, спросил у прохожих, как проехать на Бишопсгейт к приходу Святой Елены. Несколько человек прошли мимо, ничего ему не ответив, какой-то парень, расхохотавшись, пронесся в ближайшую дверь, сверкнув голыми пятками.

По мере приближения к Холборну улицы становились все более узкими, темным и грязными; Агнес не верилось, что люди могут жить в таком шуме и зловонии. Вперемешку с лавками и тавернами теснились скотные дворы и жилые дома с узкими фасадами. Их окружали торгующие вразнос продавцы, наперебой предлагая свои товары — картошку и выпечку, жесткие райские яблочки и каштаны. Люди перекрикивались друг с другом через улицу; Агнес даже заметила, с трудом веря своим глазам, как прямо в узком проходе между домами страстно совокуплялась какая-то парочка. Один из горожан облегчался прямо в уличную сточную канаву; не успев вовремя отвести взгляд, Агнес невольно заметила его сморщенные и бледные мужские достоинства. Юноши — видимо, подмастерья — топтались возле лавок, зазывая клиентов. Дети, еще не утратившие молочные зубы, катили тележки по улице, нахваливая их содержимое, а старики и старухи сидели на земле, разложив вокруг себя шишковатую морковку, чищеные орехи и хлебные караваи.

Лавируя на лошади по улицам, Агнес приходилось крепко держать поводья обеими руками, городской воздух так густо пропитался запахами вареной капусты, горелых шкур, дрожжевого теста и грязи, что ей хотелось зажать нос. Бартоломью, опасаясь, что Агнес может затеряться в этой уличной толпе, подхватил уздечку ее кобылы.

Продолжая ехать бок о бок с братом, Агнес невольно начала беспокоиться, с тревогой думая: «А сможем ли мы отыскать его, что, если сами тут потеряемся, не найдя до заката его жилье, что же мы тогда будем делать, куда подадимся, может, надо уже сейчас снять комнаты в гостинице, и зачем мы сюда притащились, безумие какое-то, мое безумие, я одна во всем виновата».

Когда, по их предположениям, они добрались до его района, Бартоломью спросил торговца лепешками, как проехать к нужному им дому. У них имелся и адрес, записанный на бумажке, однако торговец просто отмахнулся от нее и, растянув губы в беззубой улыбке, начал объяснять дорогу, сопровождая свои слова указующими жестами: сначала поедете туда, потом сюда, потом прямо, а за церковью сразу сверните в сторону.

Держась за поводья, Агнес с трудом выпрямилась в седле. Она готова была сделать все, что угодно, лишь бы наконец спешиться, закончить их безумную поездку. У нее уже ломило все тело, болели и ноги, и руки, и даже спина. В горле пересохло, в животе урчало от голода, но самое странное, что теперь, когда она добралась до Лондона и вскоре уже могла увидеть его, Агнес вдруг захотелось натянуть поводья, развернуть лошадь и отправиться прямиком обратно в Стратфорд. О чем она только думала? Как они с Бартоломью решились вот так запросто приехать к его здешнему дому? Какая идиотская фантазия, ужасная затея.

— Бартоломью, — окликнула она брата, однако он, опередив ее, уже спешился, привязал лошадь к столбу и направился к двери дома.

Она вновь окликнула брата, но он ничего не слышал, громко стучал в дверь. Ее сердце глухо забилось. Что она скажет ему? И что он скажет им? Она уже забыла, о чем хотела спросить. Вновь нащупав злосчастную афишу в седельной сумке, она окинула взглядом этот столичный дом: три или четыре этажа, с неровными и местами грязными рядами окон. Дома на этой узкой улице стояли вплотную друг к другу. Подпиравшая дверь соседнего дома женщина разглядывала их с откровенным любопытством. Чуть дальше пара детей, вращая длинную веревку, играла во что-то прямо на улице.