Хан с лицом странника

— Одного не пойму, зачем вам государь нужен, когда каждый боярин на Москве сам себе голова? Они вас и защитят, и в обиду не дадут, и суд опять же через них вершить станете. А кому не понравится, можете, как Андрюшка Курбский, к ляхам или к ливонцам на службу перейти, переметнуться.

— Чем мы обидели государя так, что он нас в измене обвиняет? — подал голос новгородский архимандрит Пимен.

Иван Васильевич метнул на него полный ярости взгляд и, помолчав, сказал негромко:

— Я не девица красная, чтоб обиды таить, да слезы лить. А кто что замыслил супротив меня и не столько против меня, сколько против державы всей, то каждый хорошо знает, — и скривив губы в усмешке, добавил с ехидцей, — я немцам да ливонцам писем не слал, к себе их на землю нашу не звал, а потому и обид не имею ни на кого.

Пимен едва не поперхнулся от услышанного и торопливо опустил глаза, его бледные щеки порозовели и капельки пота собрались под клобуком. Остальные зашушукались, запоглядывали на новгородского архимандрита, поскольку каждому были известны слухи о заигрывании новгородцев с немцами и давненько они, как блудливая девка, глазки немчинам строили, мол, "приди вечерком, отдамся тайком". Иван Васильевич попал не в бровь, а в глаз, вскользь намекнув об этом.

Тут со своего места встал Иван Дмитриевич Бельский и, высоко подняв здоровенный кубок, зычным голосом, перекрывая застольный шум, заговорил:

— Бывал я во многих странах-государствах и королей, и царей повидал на своем веку. Разные среди них имеются, как и народ разный там живет. Но такого благочестивого государя, как наш, да чтоб народ свой любил и почитал, как родных детей, нигде не встречал…

— Любо говоришь, боярин, — выкрикнул сидевший неподалеку от царя Афанасий Вяземский.

— Что думаю, то и говорю, князь, — продолжал Бельский, — если государь наш собрался от дела отойти, то и я вслед за ним в монастырь ухожу. Сегодня же постриг приму, прямо здесь в храме.

— Проспись только для начала, — негромко сказал архимандрит Левкий, — а то утром в монашеской рясе девок щупать побежишь.

Но Бельский или не услышал, или не обратил внимания на обидные слова, говорил дальше все более распаляясь:

— В бою ли, в молитве ли наш царь впереди всех государей! И надобно нам Господа славить за милость великую жить под ним. Умру, но не позволю куражиться! За твое здоровье, государь! — и он, припав к кубку, долгим глотком в один дух опрокинул его в себя. Верно, Бельский готовился сказать еще что-то, но его потянули за полу, усадив на место. Иван Васильевич хоть и сделал вид, что не принимает всерьез откровение подвыпившего боярина, тем не менее, расслабился лицом, взгляд его потеплел, исчезли на лбу у переносицы морщинки. Вслед за ним вставали еще несколько человек со здравицами в честь государя, а потом и вовсе пошла гульба, и виночерпии не успевали подливать вино в кубки.

Иван Васильевич, видя как разгулялись гости, тихонько встал и направился в свою комнату, никем не сопровождаемый. Но едва успел сесть на лавку, как постучали и тихий голос за дверью прочел молитву, а затем в уже открытую дверь спросили:

— Разрешит ли государь потревожить его?

— Входи, входи, владыка Афанасий. Все одно знал, что следом придешь. Поговорим, пока гости гуляют. Старец вошел и, перекрестясь на иконы, остановился посреди комнаты, оглядываясь.

— Хорошо тут у тебя, спокойно.

— Да, не Москва, потому и уехал сюда. — Иван Васильевич подошел под благословение к владыке и, поцеловав тому руку, подвел его к большому креслу, стоящему возле изразцовой печи.

— Рассказывай, государь, чего задумал. Не верю, будто в монастырь собрался не посоветовавшись со мной.

— Вот сейчас и посоветуемся и благословишь раба Божия Ивана на иночество, — с усмешкой ответил тот.

— Не будет на то моего благословения. Как отцу при многих детях его непозволительно бросать их, и тебе в твои-то лета рано об иночестве помышлять. Да и не думаешь ты о нем, — старец отстранился от склонившегося над ним царя, — только все одно не пойму, что у тебя на уме.

— А тут и понимать нечего. Не хочу больше зубатиться с боярами, потакать им в забавах, кто кого по чину выше и кому где сидеть положено. Ишь, чего задумали — как кого не уважил, так норовят переметнуться к иному царю, где бы их оценили…

— Так то обычай издревле идет — государя себе по чину выбирать, — с усмешкой ответил митрополит.

— Обычаи разные бывают. Есть такие, что во вред не только человеку, но и державе всей. Они свои заслуги от дедов и прадедов исчисляют. Ладно бы свои отличия имели, а то ведь, чем гордятся? Доблестью отцов своих к чему сами руки не приложили, пальцем не шевельнули, — Иван Васильевич все больше сердился, глаза его расширились, левую щеку повело, исказив лицо в неприятном оскале, пальцы судорожно сжимались, и сам того не замечая, брызжа слюной на митрополита, он едва сдерживал гнев, чтобы не заорать.