Ханна

— Теперь о более серьезном. Пинхос Клоц умер. — Мендель рассказывает все, ничего не упуская. — И о Доббе. Она сумасшедшая и доказала это. Она ополчилась на Ненского с невероятной злобой. Вступила, я бы сказал, в заговор с раввином, ксендзом и даже с русским прокурором, которому неплохо заплатила за преследование польского студента. Она запустила чертову машину, чтобы доказать, что Тадеуш не только изнасиловал и пытался убить еврейскую девушку, которую предварительно соблазнил и обесчестил, но и прячет у себя среди книг революционные прокламации. Ее стараниями Тадеуша выгнали из университета, выгнали с позором. Она заплатила Гловачихе, хозяйке Тадеуша, за то, чтобы та сказала все, что требовалось, чтобы у парня были самые крупные неприятности. Она своего добилась: его ищет полиция. Добба почти разорила себя этими махинациями, но сполна отомстила Тадеушу якобы за девочку. Ты понимаешь, парень? Вот что ты скажешь Ханне: ослепленная безумной ревностью, Добба действовала в своих собственных интересах. Ты понимаешь?

— Думаю, что да, — говорит Марьян.

— Ты скажешь Ханне, что Добба чертовски опасна и что… Мендель умолкает. Объясняя парню происшедшее, он уяснил все сам для себя. Смутная догадка, которая с момента получения письма в Данциге не переставала донимать его, поднялась на поверхность и стала очевидностью. А раз так… Несмотря на усталость, на раны, которые вновь открылись, когда он разбивал голову Дейча о скамейку; несмотря на то, что время торопит его, ему надо еще кое-что сделать. Для этого юный Марьян не подходит. Он смотрит на часы и отмечает, что у него еще есть немного времени.

„У тебя в распоряжении целых семьдесят пять минут, Мендель; этого тебе должно хватить, чтобы поехать за нею, вырвать ее у Доббы, поместить куда-нибудь, где бы она была в безопасности, и сесть в этот чертов поезд. Мальчик этого не сделает. К тому же ты в ответе за нее, ты в ответе за нее десять лет с той минуты, когда взял ее с собой и заплакал над нею. Нравится тебе это или нет“.

Он улыбается Марьяну.

— Поправка: ты встретишься с Ханной не на улице Гойна.

Он называет адрес Кристины на улице Мировской, той самой, к которой однажды явилась Ханна, чтобы прервать их „конфиденциальную беседу“.

— Прощай, малыш. Храни тебя Господь, если он существует.

Он приезжает на улицу Гойна весь в снегу. Молочная закрыта. Темно. Он проходит по коридору, стучится и сталкивается с Доббой. На исходе этой длинной ночи он уже совсем без сил, в голове — туман. Тем не менее надо следовать выработанному плану.

— Дело сделано.

Тупой взгляд носорога.

— Вы его нашли?

— Нашел и убил, — отвечает Мендель. — Это то, чего мы хотели, вы и я, не так ли?

Добба всей своей массой заслоняет проход. Он вынужден ее малость толкнуть, чтобы войти в первую комнату. И там, чуть поколебавшись, Добба спрашивает:

— Польского студента, да?

„Она себя выдала! — думает Мендель. — Она знала, что студент ни при чем или почти ни при чем, и все же своим письмом навела меня на него“.

— Кого же еще? Он защищался.

Он показывает свою руку — на ладони и пальцах запеклась кровь. Беседуя с Доббой, он переступает порог второй комнаты. Когда он заходил сюда одиннадцать часов назад, Ханна спала— „под действием лекарства, выписанного врачом“, как объяснила Добба; и действительно, напрасно Мендель пытался ее разбудить — она не пошевелилась. Теперь же Ханна широко открывает глаза.

— Не может быть! Мендель! О Мендель!

Он берет лампу, чтобы лучше видеть девушку, и приходит в ужас от ее худобы и крайней слабости. Он опускается на колени у кровати, чуть ли не с ненавистью думая про себя: „И ты мог бы уехать в Австралию, не повидав ее?“ Огромная любовь к ней переполняет его, любовь вместе с нежностью и восхищением, любовь, в которой до сегодняшнего дня он не осмеливался себе признаться. Он целует ее в лоб и шепчет на ухо: „Не говори ничего. Я тебя увезу…“

И тут же получает по шее удар хлыстом, удар такой силы, что утыкается головой в руку Ханны.

— Вы лжете, Визокер, — звучит грубый голос Доббы. — Вы лжете. Вы не дотронулись до поляка. Вы были с Пинхосом. Вы приехали на его тележке.

От тупого удара по ребрам Мендель заваливается на бок.

— Все вы одинаковы! — кричит Добба, наступая на него уже со скалкой в руках.

При других обстоятельствах Мендель рассмеялся бы. На него уже нападали со скалкой разъяренные женщины, брошенные им. Но Добба — другое дело. Она хочет его убить. Ему удается перехватить сначала одну ее руку, потом другую. Он встает пошатываясь, и тут же наносит головой удар прямо в подбородок великанши. Удар оглушает его самого, но еще больше Доббу, которая рушится наземь, как столб. „Это невозможно, — в тумане говорит себе Мендель, — я, похоже, сразил пол-Варшавы!“

У него нет никакого желания смеяться, что редко с ним случается. Он чувствует себя очень скверно. Боль разливается по всему телу. Он тащит обмякшую Доббу к террасе и запирает там на ключ. К своему удивлению, обернувшись, он видит, что Ханна стоит босиком, в ночной рубашке и смотрит иа него своими серыми глазами.