Ханна

Ей надоело таскать тяжелую сумку (кроме четырех платьев, двух пар обуви и белья в ней было десятка два английских и французских книг). Ханна поставила ее в шкаф и вышла, горя нетерпением увидеть Мельбурн — свой первый заграничный город. Далеко она не пошла, спустилась до Бурк-стрит, о которой ей говорил лейтенант с "Китая", расхваливая ее достоинства и сравнивая с улицей Риволи в Париже. (Ханна понятия не имела, что это за улица Риволи.) На Бурк-стрит она обнаружила несколько вполне заурядных лавочек, и ее настроение улучшилось: если подобные заведения составят ей конкуренцию, то она уверена в победе. Это открытие, сам воздух и оживленные улицы города опьянили ее.

"Я непременно здесь разбогатею", — подумала Ханна.

Возвратившись в пансион, прежде чем спуститься к столу, она решила позаботиться о своих капиталах. Главное: как ей быть с туго набитым купюрами бумажником Менделя? Пришла было мысль рассовать деньги в поясе по талии, а часть спрятать на груди. Это оказалось невозможным, так как шелковое платье плотно облегало тело. Она не нашла ничего лучшего, как оставить кошелек в комнате, спрятав его под матрац.

Поднявшись к себе час спустя, она нашла дверь взломанной. Сумка была в шкафу, но деньги исчезли.

Ей семнадцать лет и пять месяцев. Она — на краю света, в двадцати тысячах километров от своего местечка.

Хозяйка семейного пансиона на Сванстон-стрит — аскетического склада женщина с седыми волосами и желтыми зубами по имени миссис Смитсон. Ее муж будто бы в море, но на протяжении всего своего пребывания в Мельбурне в поисках возможности добраться до Сиднея Ханна так и не увидит его ни разу и предположит, что он существует лишь в воображении миссис Смитсон. С первых же слов миссис Смитсон начинает возмущаться и клянется, что в ее доме подобная кража совершенно невозможна: у нее живут только несколько одиноких честнейших женщин, какие когда-либо существовали в Мельбурне, плюс две или три пожилые пары и несколько английских пастырей…

Но на нее не может не подействовать отчаяние Ханны, которая стоит смертельно бледная и, забыв от волнения английский, смешивает в своей речи французские, немецкие, русские и еврейские слова. Они с Ханной еще раз обшаривают комнату: безрезультатно. Комната находится в конце коридора второго этажа, а коридор упирается в стену с окном. Задвижки на окне сломаны. Это заставляет хозяйку признать, что это скорее всего ларрикины… Констебль того же мнения: да, это ларрикины. Ханне объясняют, что речь идет о типично австралийских ворах, орудующих бандами с безграничной дерзостью.

— Вы не должны были оставлять деньги в месте, доступном для…

Уверенная, что ее никто не поймет, Ханна объясняет констеблю по-польски, что она думает о его советах.

Нет, полицейский не считает, что есть хоть малейший шанс найти воров или возместить утрату.

Всю ночь она не смыкает глаз.

…Но слезами горю не поможешь. Слезы сушат кожу и способствуют образованию морщин, не принося никому пользы. Впрочем, у каждой задачи есть куча решений. На рассвете она опять полна энергии. Рано утром, движимая холодным бешенством, почти ненавистью к самой себе, к глупости, которую совершила, она отправляется узнать, как добираются от Мельбурна до Сиднея и во что это может обойтись. На станции Спенсер-стрит ей сообщают, что она должна доехать по железной дороге до местечка Уадонга, там пересесть в дилижанс, который за пятнадцать или двадцать часов довезет ее до Южного Уэльса, откуда ходит поезд до Сиднея, Да, путь сложен, но это потому, что австралийские территории практически независимы одна от другой и на пограничных пунктах есть даже таможенный контроль. Все путешествие длится три дня и стоит 45 фунтов и 15 шиллингов.

"А не стать ли тебе проституткой, Ханна?"

Все семьдесят дней своего путешествия от Данцига до Мельбурна она обсуждала сама с собой проблему: должна ли она физически оставаться верной Тадеушу? Пересекая Средиземное море, страдая от египетской жары, медленно спускаясь по Суэцкому каналу, она решила: нет, не должна. Простой подсчет: пройдет более двух лет, скорее всего три или четыре года, прежде чем она сколотит достаточное состояние, чтобы выйти за Тадеуша замуж. "Мне будет двадцать или двадцать два года, не слишком молода, но еще и не старая" — было бы очень глупо не воспользоваться этой отсрочкой для подготовки к свадьбе. Ей кажется совершенно очевидным, что она должна предстать перед Тадеушем во всеоружии. Уметь любить — одно из важнейших орудий. "Желательно, конечно, научиться готовить, но с этим можно подождать, особенно сейчас, когда мне не на что купить даже яйцо, — кстати, я хочу есть. Лучше подумаем о чем-нибудь ином".

Она не собирается стать гетерой, но ей нужен кто-нибудь опытный, кто бы ("Ты краснеешь при одной мысли об этом, идиотка!"), короче, кто бы приобщил ее… Если бы Мендель согласился преподать ей урок, когда она его об этом просила на берегу ручья! Перед нею теперь не стояла бы эта проблема.