Ханна

В Сидней она возвращается с остановками сначала в Батурсте, а затем — в долине Непин. Квентин сопровождает ее. Он держится на расстоянии — то ли из опасения ее скомпрометировать, то ли в силу своей тяги к одиночеству. На каждом этапе он, яростно торгуясь, нанимает коляску и объезжает местность. Два джутовых мешка заполняются настолько, что по прибытии на вокзал с ними едва справляются носильщики. Она сует туда как попало всего понемногу. Яблоки, земляника, морковь, ростки маиса и пшеницы, огурцы и другие растения добывались без особых трудностей. В личных садах и на фермах было также много цветов: шалфей, барвинок, василек, настурция, ноготки, тысячи сортов роз. Поистине неистощима страсть англосаксов к цветоводству! Не возникло проблем и с миндалем, ромашкой, сосновыми почками, а также с укропом, петрушкой, кресс-салатом, бурачником… Но как быть с березой? Лавандой?

Эвкалиптов здесь в избытке, а вот липу она нашла всего одну — перевезенную из родной Нормандии семьей французских колонистов.

Дикий безудержный смех охватил ее по въезде в Сидней. Вообразите себе Квентина Мак-Кенну во главе орды аборигенов (каннибалов, само собой), опустошающих австралийскую флору. А представьте себе ее, Ханну, со ступкой и пестом в руках, смешивающую наугад все, что она смогла найти, и готовящую кремы, которые с успехом могли бы окончательно обезобразить лица сиднейских дам, если вообще не свести их в могилу.

Две величественные арендаторши с красными лицами, сидящие рядом, ошеломленно взирают на нее, тогда как она прыскает от смеха, не в силах больше сдерживать себя: "Ханна, ты кончишь дни на виселице за убийство посредством нанесения штукатурки на их лица!"

Квентин все время держится на виду, охраняя ее, и снимает свой надзор лишь увидев шпили Порт-Джексона, обсерватории и виллы Холтерманнов.

Погрузив два своих огромных мешка на кэб, Ханна распростится с ними до недалекой встречи в общей сложности она отсутствовала одиннадцать дней, а вот теперь, теперь все и начинается.

Шкатулки из сандалового дерева

Темпы, с которыми продвигались работы, привели Ханну в восторг. Скажем, ее "кухня" была уже готова. Оставалось лишь побелить стены и оборудовать отдельный вход. Что и было сделано: прямая лестница вдоль боковой стены одним махом обеспечила связь с соседней улицей. В стене прорубили еще одну дверь — для подъемника, который тоже будет готов через два дня, ну а что касается трех комнат для лаборатории то они уже были оборудованы всем необходимым; длинными столами, стеллажами и двумя из шести запланированных раковин. А это значило, что она может приступать к делу.

Работы в остальных комнатах также близки к завершению. Робби Уоттс удвоил число бригад, что позволило вести строительство двадцать четыре часа в сутки — даже ночью, при свете газовых ламп и фонарей.

Двор разрыли и проложили систему труб, которые станут питать водой главный фонтан и. восемь — десять фонтанчиков, вмурованных в камень. Тесаный булыжник обозначил аллеи: стало видно, как они переплетаясь, ведут к беседкам. В намеченных Диной местах, совсем как на рисунке, появились первые карликовые рощицы: деревца сажались в свежую, привезенную землю. Начали подыматься и заросли кустарника. Уже четко вырисовывалась, очаровывая Ханну, общая идея задуманного.

Несколько комнат на первом и верхнем этажах были отданы в руки художников. В двух или трех из них, где работы двигались особенно быстро, уже приступили к облицовке стен панелями…

— Робби, это невероятно! Вы справитесь намного раньше срока!

Робби лишь пробурчал что-то в ответ. Он терпеть не мог комплиментов и ненавидел всякого, кто, облокотившись на его плечо, следит за ходом того, что он делает.

И вот Ханна заперлась в своей "кухне". Она раскладывает на красных лакированных столах содержимое двух своих огромных мешков, сортирует его. И это длилось тридцать часов подряд. Дина, решившаяся на свой страх и риск отнести ей чай с пирожными, слышит лишь неясное ворчание, достойное карпатского медведя, потревоженного во время зимней спячки. Взгляд серых глаз лишь мимолетно скользнул по ней, а вид у Ханны был такой, будто она вовсе и не узнает Дину.

И лишь утром 5 ноября Коллин Мак-Кенна сама осмеливается осторожно проникнуть к ней. На подносе, который она держит в руках, яичница с ветчиной, гренки и чай. Она застает Ханну сидящей на полу, в юбке, задранной до середины бедра, с взъерошенными волосами, с медной ступкой, зажатой меж колен. И с угрожающим видом.

— Может быть, ты все же поешь? — спрашивает Коллин.

— Я не голодна. И тем не менее — спасибо.

Ее большие зрачки внезапно становятся колючими, в них читается кровожадность.

— Вы когда-нибудь накладывали на лицо крем, неважно какой, ну хоть однажды вы делали себе маску?

— Боже праведный, нет конечно, — отвечает Коллин. — Я не какая-нибудь там индейская женщина, чтобы ходить размалеванной. Только вода и мыло.