Хаос и симметрия

Арсен, проведя на улице пять дней, ничем не отличался от людей, бездомничавших пять лет. На испачканном отекшем лице асимметрично выступали пухлые нездоровые черты. Пропитанные смолью волосы топорщились, как дикий кустарник. На голое тело была накинута грязная куртка, некогда голубые джинсы только местами выдавали свой истинный цвет. Лишенные шнурков кроссовки высунули языки, словно дохлые лошади. (“Брат”)

Мы пошли вверх по дороге, петлявшей, точно придавленная камнем змея. За каждым поворотом открывался совершенно новый и всегда дивный вид: то пышный сад, то пестрая от цветов поляна, то выпуклые животы пригорков, нависшие над дорожными столбцами… (“Убийцы”)

Палату наполнял запах запревших тел, запекшейся крови и сиплое дыхание аппаратов ИВЛ. Покой стоял во всех углах, как наказанный школьник. (“Два мертвеца”)

Пляж Star Beach примыкал одним краем к подножию большого двугорбого холма и имел вид бумеранга. С вершины холма пляж походил на аппетитный натюрморт: мраморная говядина моря примыкала к яичнице-глазунье – белому песку с желтыми вставками зонтиков. Торчавшие из-под зонтов алые лежаки казались стручками красного перца. Два валуна и упиравшаяся в пляж скала напоминали пару картофелин рядом с ржаным кирпичом хлеба. (“Реквием по восточному немцу”)

Айрапетян – наследник определенной линии в истории литературы, традиции Флобера и Мопассана, мастеров зрительной поэтики, и их русских последователей: Бабеля и Олеши.

Эти предварительные размышления помогут нам разобраться в одном из лучших рассказов Валерия Айрапетяна “Детство” (2012). Не случайно он был включен в итальянскую антологию современного русского рассказа.

* * *

Рассказ “Детство” на первый взгляд предлагает нам бытовые, заурядные обстоятельства. Описывая дом, Айрапетян необыкновенно чуток ко всем подробностям. Каталогизируя предметы, он расцвечивает их яркими красками, сопровождает громкими звуками и сильными запахами. Из кабинета отца повествование перемещается в сад, где количество подробностей нисколько не уменьшается, а, напротив, множится. Здесь растут деревья – инжирные, гранатовые, тутовые. Брат с сестрой совершают ежегодный ритуал сбора плодов под строгим руководством старой бабушки.

Вторая часть рассказа ускоряет повествование. За окном происходит убийство, и выскочившие на крики мать, а за ней мальчик оказываются невольными свидетелями кровавой развязки. Убийца грубо прогоняет их, угрожая ножом, и на глазах ребенка добивает свою жертву. В финале, лежа в кровати перед сном, мальчик, ничуть не испуганный, а, наоборот, охваченный восторгом неведомого, признается себе, что он осознал неотвратимость смерти и стал взрослым.

Это лишь внешняя канва текста, за которой открывается далеко не простая, многоплановая художественная реальность, напоминающая атмосферу фильма Сергея Параджанова “Тени забытых предков”. Здесь интересна не только ситуация кульминационной сцены, не только неожиданная реакция мальчика на убийство, но и долгие, ведущие к ней обстоятельства. Именно они делают материал рассказа отчасти романным. В самом деле, если “Детство” развернуть дополнительными сюжетными линиями и новыми локациями, то мы получим традиционный роман воспитания, проверенный временем и всеми без исключения европейскими литературами жанр, где персонаж, пребывавший изначально в состоянии невинности, приобретает некий опыт.