Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира

В связи с этой идеей мы можем быть благодарны, что сексуальное желание действует независимо от нашей воли и поэтому может послужить причиной таких даров, на которые рациональное благоразумие не способно. В то же время эта реакция на хаос любви слишком шаблонная, чтобы быть убедительной. Наше «я» – далеко не такой безрассудный дар, каким его изображает Базаров. Конечно, мы можем казаться (даже самим себе) отдавшимися, чувствуя, как Базаров, что у нас разрывается сердце. Мы можем предпринять необходимые действия для одаривания. Но принят ли дар или нет, зависит не от нас. Возможно, нам и дарить-то нечего. Или на самом деле мы не вложили в дар то, чем обладаем. Базаров, может быть, и прав относительно того, что нашу ценность раскрывает возлюбленный. Но он не прав, поскольку в таком случае ценность обязана быть в нас, а подлинная любовь – найти ее. Однако ценность того, что ищется, обеспечивает (во всяком случае, для любящего) скорее правильный формат поиска, преобразующего тревогу.

Олдос Хаксли уделил внимание этим идеям в книге «Слепец в Газе». Главный герой, Энтони Бивис (Вениамин), учится в школе-пансионе, когда умирает его мать. Однокашники, растерянные в свете этого трагического события, исключают его из повседневной школьной жизни с проделками, непристойными шутками и жестокостью. Это сближает его с Брайаном Фоксом, который из-за заикания стал кем-то вроде изгоя. Увертюрой к их дружбе послужило то, что Брайан показал Энтони сделанный им бумажный кораблик и они решили запустить его в водосточной канаве под окнами общежития после отбоя. Сначала мальчики поглощены судьбой плывущего кораблика – прозрачная аллегория их зарождающихся отношений. Затем их внимание переключается, как сказал бы Кант, на звездное небо над головой:

Наступила тишина. Затем уверенно, будто наконец решившись высказаться, чего бы то ни стоило, Брайан произнес:

– Ин-ногда мне к-кажется, что з-звезды н-наделены ж-живой д-душой. – Он с опаской взглянул на своего собеседника: не собирается ли Вениамин смеяться. Но Энтони, смотрящий на небо, не показывал ни малейшей тени издевки, лишь кивал с серьезным видом в знак согласия. Стыдливая, беззащитная тайна Брайана была в безопасности, не получив оскорбительного удара. Он чувствовал глубокую благодарность, но внезапно какая-то огромная волна поднялась в его душе, словно буран. Его почти душил странный прилив братской любви и (о боже! Если бы это была моя мать!) всепоглощающего сочувствия к бедному Вениамину.

Сначала Энтони сдерживается по поводу того, что он не высмеял собеседника. Но вскоре слово «живой» напоминает ему о раненом птенце, которого он испугался взять в руки, из-за чего над ним смеялась мать. Это, в свою очередь, заставило его вспомнить дядю Джеймса, который был атеистом и наверняка высмеял бы его сейчас: «Уязвленный этим несуществующим презрением и стыдясь оттого, что его неприкрытая детскость вышла наружу, он негодующе выговорил, отворачиваясь от звезд: „Они не могут быть живыми“. Брайан поморщился. „Почему он рассердился?“ – удивился он. Затем промолвил вслух: „Ну если Б-бог жив…“» Однако Энтони взялся защищаться: «Мой дядя, – сказал Энтони, – совсем не верит в Бога. И я тоже, – добавил он исподтишка».

Этим бы все и кончилось, если бы Брайан ответил на защитную реакцию Энтони аналогично. Но он реагирует не так:

Но Брайан не принял вызов.