Хаос: отступление?

– Может, изобразим все так, чтобы казалось, будто он сам с собой это сделал? – спрашивает Фома.

Идея кажется заманчивой, но Фоме нужно, чтобы это было как-то связано с наследием отца. Он качает головой.

– Он это сделал, – говорит он, наступая на грудь чужестранца и надавливая на нее так, словно тот еще может испытывать боль. – Убийство. Самооборона. Это хорошая история.

На следующий год им придется внести изменения в живые картины, написав новый заключительный акт. Его напишет Иосиф – он всегда любил хорошие истории.

Старик снова писается. Иосиф отворачивается. Фома смеется.

– Не знаю, – говорит Иосиф, нервничая из-за того, что время пришло, несмотря на то что они очень долго этого ждали. Ну, по крайней мере старик не умрет в одиночестве. Он знает, что отец всегда этого боялся. – А как насчет Бога?

– Бог любит убийства, – указывает Фома.

«Брат убивает брата, – думает Иосиф. – Да. Отцы убивают сыновей, мужья убивают жен, боги убивают военных, города, поколения – да, так бывает. Но чтобы сыновья убивали отцов»?

– Мне пришлось не меньше тебя читать эту гребаную библию, – говорит Иосиф. – Отцеубийство недопустимо.

– Помнишь, как всегда говорит старик? Теперь мы пишем новую библию. Исправляя ошибки старой. Прекрасный новый мир.

Старик плачет.

– Это чертовски смущает, – говорит Фома.

Иосиф хотел бы услышать историю чужестранца. Фома ее знает, но, как обычно, отказывается говорить. Иосиф украл у отца фотографию, которая была у чужака. Ему нравится, как выглядит изображенная на ней женщина, нравится ее улыбка, по которой невозможно представить, что мир может умереть. Она кажется простодушной – как их отец сейчас, хотя уж он-то прекрасно себе все это представлял.

– Я больше всего любил тебя, – говорит отец, не обращаясь ни к кому в отдельности. Он говорит это мне, представляет Иосиф, но ему не хватает воли заставить себя в это поверить. Он говорит это своему отцу, думает Фома, или его пропавшей шлюхе, кому-то, кого любил неведомо когда. А может, своему Господу, этому монстру в небесах, которому все вроде должны быть благодарны. Благодарность и страх – вот рецепт любви, который изобрел старик. У Фомы нет таланта ни к тому, ни к другому, и когда он смотрит в небо, то не видит какой-то красоты, о которой распространяется его отец, не ценит его роскошную синеву. С неба приходит смерть, это все знают. Небо однажды уже упало и может упасть снова, поэтому Фома обязан выражать ему покорность. Но не благодарность и не любовь. Он ничего здесь не должен.

Старик быстро моргает, слюна пенится на его обветренных губах, затем спрашивает:

– Что?

– Третий вопрос, – говорит ему Фома и забирает ружье из его покорных рук. – Этого достаточно.

Джейми Форд

Джейми Форд – правнук одного из первопроходцев Невады Мин Чунга, эмигрировавшего в 1865 году из Кайпина (Китай) в Сан-Франциско, где он взял западную фамилию Форд, чем ввел в заблуждение бесчисленное множество поколений. Его дебютный роман, «Отель на углу горечи и сладости», два года находился в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс», а затем завоевал Американскую азиатско-тихоокеанскую премию в области литературы. Эта работа переведена на 32 языка. Все еще настаивает, что говорит на клингонском языке (поскольку это тот случай, когда ты точно знаешь, что его изобрел). Его можно найти на сайте www.jamieford.com, где он ведет блог о своей новой книге «Песни морозной ивы», а также в Твиттере по адресу @jaimieford.

Машина неопределенности

Май 1910

Когда конец света пришел и продолжился, случайный пророк Финеас Кай Жэньгон сидел в своем совершенно случайно выбранном убежище от падения кометы, завернутый в красный шелковый халат, буквально пропитанный слезами своих последователей. В этот момент удушающего спокойствия он задавал себе самый важный вопрос, стоящий перед любым великим мастером дао[15]: «Что же мне теперь делать, черт побери?»