Хаос: отступление?

Кайл застыл на месте. Исаак помнит это выражение лица из мультфильмов, которые смотрел по утрам в субботу, когда койот, выслеживающий добычу, падает со скалы в тот момент, когда, посмотрев вниз, обнаруживает, что под ногами нет почвы. – Думаю, вы лишь подобрали то, что оставил дедушка.

– Так и есть, – говорит Исаак и умолкает.

* * *

Исаак задувает свечи; Исаак ест торт; Исаак сидит в первом ряду и смотрит, как на импровизированной сцене перед ним разыгрывается его жизнь. Это живая картина по случаю его дня рождения, которая в последние десять лет разыгрывается каждый год в убежище, которое стало музеем. Один из внуков Исаака играет Исаака. Иосиф играет Авраама. Одни женщины играют других женщин.

Кайл сидит рядом с ним, и вместе они наблюдают прошлое, разыгранное для настоящего.

– Земля обетованная не для меня, – говорит изображающий Авраама Иосиф ребенку, который играет его сына. – Ты должен повести наших Детей к спасению.

– Я поведу, – говорит мальчик, и мужчина уходит со сцены – его роль закончена.

Всех Детей играют дети.

– Господь постановил, что мы поженимся, – говорит мальчик, играющий Исаака, хорошенькой девочке, которая играет Хезер, и Хезер падает на колени и говорит: – Я никогда тебя не оставлю.

– Она лжет! – следуя традиции, кричат дети.

– Я обещаю, – говорит девочка, играющая Хезер, затем освещение гаснет, мальчик, играющий Исаака, закрывает глаза в знак того, что засыпает, а Хезер тихо ускользает.

– Измена! – кричат дети и неодобрительно свистят – это их любимая часть.

Представление быстро проскакивает десять лет изоляции и заканчивается тем, как Дети переступают порог своего убежища и выходят в ожидающий их новый мир с благодарностью Богу на устах и в сердцах – бледная кожа, изможденные лица, на руках новорожденные.

– У отца Авраама было много сыновей, – поют дети. – У многих детей был отцом Авраам. Я один из них, и ты тоже.

Когда Исаак впервые увидел это представление, он заплакал. Сейчас он борется со сном и старается удержать свое сознание от путешествия в прошлое. Он не любит возвращаться в это место, вспоминая то время, когда он думал, что они никогда отсюда не выберутся. Ему не хочется видеть, как его уже оставляют за бортом. Ему неприятно думать, что это представление будут разыгрывать год за годом, даже когда он уйдет.

Иногда, находясь внутри этих стен, сделанных из старых грузовых контейнеров и металлолома, он думает о том, что это почти могила. Закупорить себя в ней вместе со своими Детьми, связанными с ним навсегда, – именно такой должна быть смерть. Эту мудрость Моисей должен был принести из Египта, когда пришел оттуда вместе со своими людьми. Исаак пожертвовал всей своей жизнью ради Детей. Справедливо ли то, что они будут жить дальше, а он умрет в одиночестве?

Дети поют: «С днем рождения!», и Исаак понимает, что занавес вот-вот упадет.

– Вы в порядке? – повернувшись к нему, говорит Кайл, он находится очень близко и вместе с тем уходит все дальше и дальше.

Исаак хочет сказать ему, что он не просто в полном порядке, что если бы Кайл мог чувствовать то, что чувствует он, – приближение, неотвратимость тумана и ту ясность, когда он находится внутри этого белого горячего тумана, что он не один, то не было бы нужды в вере и сомнении. Исаак хочет сказать, что десятилетия, когда он ждал, что Господь проявит себя, чтобы превратить эти поганые десятилетия в правду, которая имеет обратную силу, наконец уступили место откровению, и что Кайл должен заткнуться, все должны заткнуться, чтобы Исаак мог погрузиться в молчание и слушать.

* * *

Он просыпается в доме Фомы.

Исаак никогда не любил просыпаться в одиночестве.

Он находится в детской спальне, которую сейчас занял Кайл, хотя, судя по тишине, комната сейчас пуста.

Он находит Кайла в общей комнате.

Он находит Кайла лежащим на прелестной молодой жене Фомы.

Он возлежат вместе в темноте, возлежат в библейском смысле, и затем, когда все кончено, неподвижно лежат вместе, пальцы Кайла вцепились в прелестные волосы прелестной молодой жены.

Исаак молча наблюдает.

Исаак думает о том, что он никогда так не улыбался, как после этого. Для него каждый раз это было словно впервые, и, кроме удовольствия, здесь ощущается боль и что-то другое, почти невыносимое. После разрядки остается пустота, ощущение, что он отдал что-то важное; когда они лежат, горячие, липкие и влажные, ощущается предчувствие того, что скоро она уйдет и заберет это с тобой.

– Тебя не беспокоит, что детям промывают мозги? – шепчет Кайл прелестной молодой жене. – Я имею в виду – они думают, что за пределами этой долины больше ничего нет. Они думают, что мир кончился и, кроме них, больше никого не осталось. Они не хотят и слышать о чем-то другом.

– Они же дети, – говорит она. – Мы знаем, что для них лучше всего.

– Но ты-то знаешь, что все это дерьмо?

– Это неважно.

– Еще как важно! – говорит Кайл, но говорит это мягко, осторожно проводя пальцем по ее щеке, словно говорит ей, какая она красивая. – Это все ложь. А старик…

Она подносит палец к губам.