Хаос: отступление?

– Я ничего не хочу, – сказал Кайл, и слова его звучали так, будто он и вправду так считает.

– Тогда почему ты здесь?

Кайл пожал плечами. – Мне же нужно было куда-то пойти. Решил, что это будет интересно. Приключение, если вы меня понимаете.

Исаак не понимает, что такое приключение, поскольку жизнь не позволяла ему такой роскоши. Это вроде того, когда дети ищут опасность ради опасности, что подтверждало ему конец того мира, который пришел и ушел. Но иногда он по нему скучал.

Он полагает, что сказал Фоме, чтобы тот пригласил Кайла у него остановиться.

Но, возможно, Фома решил это сам и сказал Исааку постфактум. Он не помнит.

Исаак знает, что Иосифу это в любом случае не понравится. Не понравится и женам Фомы – ни молодой и красивой, ни старой и злой. А вот дети, несмотря на то что их вышвырнули из постели и заставили спать на полу, были в восторге от Кайла, требуя, чтобы он задал Три вопроса и уложил их спать.

– Когда я был маленьким, я тоже должен был каждый вечер задавать три вопроса, – говорит им Кайл. – Странное совпадение, правда?

– Каждый должен задавать три вопроса, – торжественно говорит самый младший, Иеремия. – Таков закон.

– Ты что, дурак? Это каждый знает, – говорит Илий, подражающий своему дяде Иосифу.

Исаак наблюдает за ними от дверей, но уходит, прежде чем дети успевают задать свои вопросы. Этот вечерний ритуал он сам же и ввел, но ему никогда не нравилось за ним наблюдать. – Прекрати задавать свои идиотские вопросы, – снова и снова повторяла ему мать. – Да что с тобой такое? – спрашивала она, когда он не мог остановиться, но как остановиться, если ты хочешь все знать? Три вопроса были компромиссным вариантом, ежедневным десертом, три вопроса задавались лишь тогда, когда он благополучно укрывался под одеялом, три вопроса приберегались до темноты, никогда не пропускались и задавались перед сном; именно так Исаак узнавал о мире, и именно так, по его мнению, дети и должны узнавать о мире – в темноте, по три вопроса в день. Тем не менее он предпочитает этого не видеть, поскольку предпочитает не вспоминать. Для Иосифа, Фомы и девочек он возложил эту обязанность на их матерей.

Их матерей уже нет в живых, но это неважно. Как сказал бы Кайл, история не об этом.

Проходят дни. Фома обнимается с чужим, Иосиф его игнорирует. Исаак слишком много думает о прошлом. В дневные часы он старается не оставаться с мальчишкой наедине, но ночью мальчишка сам приходит – это происходит слишком часто. Тот мальчишка, который его племянник. Исаак отвечает на его вопросы о Детях в ранние, тяжелые дни, когда они были заперты, ожидая, что небо расчистится и земля позовет их домой, но сам никаких вопросов не задает. Однажды ночью Кайл проскальзывает в дом и садится возле его кровати:

– Три вопроса – мне это очень нравится. А каковы были бы ваши вопросы?

В снах Исаака он теперь снова ребенок. Действительно ребенок, а не мудрец в теле мальчика, которого ему пришлось изображать после падения неба, не вундеркинд, который воспринял отцовское пророчество так, словно это была вспышка молнии, и, наэлектризованный, стал совсем другим. Он смутно видит во сне то время, когда он жил со своей матерью в маленькой комнате над складом, где воняло сырой рыбой и вовсю сновали тараканы – реальные, которые выскакивали из диванных подушек и проскальзывали в дырку в носке любимой туфли, и воображаемые, которые ползали по нему, когда он клубочком сворачивался на матраце и пытался заснуть. Он видит во сне, как мать машет ему на прощание и шепотом обещает, что скоро вернется.

– Свои вопросы я оставляю для Бога, – говорит Исаак. – Думаю, рано или поздно у меня будет шанс его спросить.

– Подождите. Исаак…

Кайл не называет его Отцом, и это хорошо. Однажды он попытался назвать Исаака прежним именем, именем, которое ему дала мать и которое знал только его отец. Этот мальчик, сказал Исаак Кайлу, уже умер. Существует прецедент: Бог дал новое имя Иакову. Каждый отец нации заслуживает собственное имя.

Тем не менее, Кайл это имя знал.

Кайл знал имя, у него была фотография; Исаак вынужден поверить, что мальчишка тот, за кого себя выдает, и он с возрастающей тревогой ждет, что Бог откроет ему, что же, черт возьми, с этим делать.

– Ладно, тогда я вас спрошу, – говорит Кайл. – Вы действительно верите во всю эту чепуху?

– Какую чепуху?

– Ну, вы знаете какую. Чудо. Бог. Что ваш отец предсказал этот гребаный метеоритный удар.

– А разве не предсказал?

– Ну, наверно, да, но это получилось вроде того, что обычно говорят об обезьянах и пишущих машинках. Про Гамлета.

– И что? Что там насчет обезьян?

– Знаете, они… да нет, не обращайте внимания. Я просто хочу уточнить: вы считаете, что вас спас Бог? Конкретно вас.

– Я знаю, что он это сделал, – говорит Исаак, подчеркивая слов «знаю». Это не как раньше, когда люди утратили веру. Сейчас время чудес. Он знает, что Бог его любит, потому что Бог его спас, и знает, что Бог его спас, так как здесь нет другого объяснения. Его отец научил его этому еще до рождения Кайла, и прошедшие годы это подтвердили. – Это тебя удивляет?