Хаос: отступление?

Он берет фото в руки, расправляет на ладони и позволяет себе вспомнить фотографии – их ламинированную бумагу, их обманчивое постоянство, создаваемое ими ложное представление о том, что время и людей можно сохранить. Вглядываясь в улыбающееся поблекшее лицо, он не может решить, стоит ли верить своим глазам, будь то божественное послание или розыгрыш, но ему ничего не остается, кроме как поверить, поскольку с ладони на него смотрит лицо его матери.

* * *

– Что? – спрашивает Исаак.

Он уже лежит.

– Папа!

– Папа, ты в порядке?

Над ним стоят эти два мальчика – по возрасту они уже мужчины, но всегда останутся мальчиками. Эти два мальчика, должно быть, его сыновья, и он должен их любить, но взгляд Исаака привлекает третье лицо, лицо пришедшего в город чужестранца, и Исаак вспоминает, что в старой библии пришедший в город чужестранец был ангелом – божественным посланником, призванным испытать праведников. Затем Исаак вспоминает о том, что принес ему этот чужестранец.

– Что? – снова спрашивает он.

– Папа, ты снова от нас уходил.

– Может, привести врача?

Исаак помнит больницы. Помнит мелькающие на телевизионном экране исполненные самомнения белые халаты. Он помнит лекарства и чистые простыни, и бактерицидное мыло, и стариков, гораздо старше его нынешнего, но выглядящих гораздо моложе, и не позволяет себе разразиться проклятиями в адрес Господа, позволившего собственному сыну провести на Земле всего тридцать три года.

Он хочет сказать: «Оставьте меня».

Он хочет сказать: «Снимите это бремя с моих плеч. Теперь ваша очередь спасать себя».

– Что? – спрашивает он, ненавидя звук собственного голоса и слюну, стекающую на подбородок.

– Отдохни, папа. – Фома берет чужестранца за талию и уводит прочь. Иосиф садится возле кровати и своими волосатыми пальцами берет Исаака за руку. Они остаются одни.

Фома и Иосиф ненавидят друг друга, и всегда ненавидели. Исаак считает, что так лучше.

– Кто эта женщина на рисунке, папа?

Дети называют его отцом, собственные сыновья и дочери зовут папой. Никто больше не называет его Исааком, и иногда Исааку кажется, что он помнит, что было до того, как он назвал себя этим именем, помнит того мальчика, которым он был, прежде чем стал избранным.

– Анна нашла еще шоколад и готовит торт к твоему дню рождения. Твой любимый. Это ведь здорово, папа?

Анна то ли одна из дочерей Исаака, то ли одна из жен Иосифа – Исаак не загружает этим свою память.

– Здорово, – соглашается он.

– Ты ведь помнишь, что скоро твой день рождения?

Ирония заключается в том, что Иосиф обращается с ним как с дурачком.

Он расправляет плечи, прислоняется к стене и устремляет на Иосифа взгляд, от которого у мальчишки раньше похолодела бы кровь в жилах. Он скажет Иосифу, чтобы тот не трогал пришельца своими грязными лапами, а кроме того, держал в штанах свой дурацкий орган, ведь по окрестностям и так бегает слишком много маленьких придурков, и все делают вид, что не замечают их зеленых глаз и таких, как у Иосифа, чубчиков в таких же, как у Иосифа, кудрявых волосах. Иосиф услышит, что Исаак еще не умер, что он не его ребенок, которого нужно лелеять и контролировать, что Исаак знает, что его сын пытается сделать – он пытается организовать себе поддержку среди Детей, принимать решения, не советуясь с Исааком, – решения, которые он называет «пустяками», на которые «не стоит тратить твое время». Он скажет Иосифу, что, когда придет время, именно Фома возьмет на себя обязанности лидера и принадлежащее Иосифу право первородства – и как только это произойдет, Исаак вызовет Фому и скажет, что его мягкотелое, бестолковое поведение и нездоровое влечение к прошлому напоминают медленно действующий яд, и что если он не станет тверже, Исаак благословит Иосифа на его отправку в пустыню. Он настроит брата против брата – именно так, как любит Господь. Это хороший план, думает он. Хитрый план.

– Иосиф! – говорит он. – Сын!

– Да, папа? – Иосиф сжимает его руку.

– Где я? – говорит Исаак. – Кто ты?

* * *

Ночная тьма.

Исаак помнит время, когда звезды не были видны из-за света, созданного людьми. Дети знают о нем из уроков истории, и при одной мысли об этом их пробирает дрожь.

Исаак скучает по своему ночнику и теплому сиянию экрана.

Чужестранец находится в его хижине, и Исаак думает, что, возможно, он пригласил сюда молодого человека и забыл о нем. На всякий случай он ведет себя как любезный хозяин, предложив чужестранцу чашку чая.

– Сейчас глубокая ночь, – говорит мальчишка.

Исаак пожимает плечами.

– Я прошу прощения, меня здесь быть не должно, – говорит мальчишка, – я знаю это, но… – и Исаак думает, что, возможно, он его сюда не приглашал и должен вести себя соответственно, но остается вопрос о фотографии.

В темноте он чувствует себя молодым.

– Мне нужно рассказать вам одну историю, – говорит мальчишка.

– Ну что ж, расскажи – говорит Исаак.

* * *