Я невольно содрогаюсь, вспоминая свои сны. Она права. С тех пор, как я приехала сюда, мои сны только о том, что она в опасности, не я. Что изменилось? О, в этот раз это имеет для меня значение. Я изменилась. Я не просто стою там и смотрю, как тьма поедает мою мать. Но если я признаюсь ей, что вижу те же самые сны, то она признает, что они реальные. И я не удивлюсь, если она станет обращаться в посольство. Пошлёт кого-то, чтобы похитить меня и насильно вернуть домой. Сама приедет…
Я снова содрогаюсь. Моя мать, здесь? К слову о кошмаре.
— Нет, мама, слушай. — Я пробираюсь через деревянные ящики и людей, входящих и выходящих из зала, пока не выхожу в коридор и не нахожу там тихий уголок. — Я много думала в последнее время. Много о чём. И… мне здесь лучше. Я пока не готова возвращаться домой.
— Я думала, ты говорила, что никогда не собираешься возвращаться домой, — отвечает она, и в её голосе злость и печаль одновременно.
— Знаю. И, если честно, я так и собиралась. Но сейчас… Я не знаю. Я всё ещё пытаюсь разобраться в этом, и мне нужно время. Плюс, я совершенно выматываюсь на этой выставке, и я не могу уехать, пока не закончу. Помимо этого, никто в Египте не знает, где я — только Сириус, и ты знаешь, что с ним я в безопасности. Я думаю, что буду в гораздо большей этой мистической опасности, если останусь с тобой. Так что, — я глубоко вдыхаю, — я прошу тебя.
Позволь мне остаться.
Она надолго затихает на другом конце связи. Слишком надолго.
— Я думаю — это первый раз за все годы, когда ты искренне просишь меня о чём-то. — Кажется, что она готова заплакать и вдруг до меня доходит, какими тяжелыми и для неё стали последние годы.
Это так глупо и тяжело, и меня тошнит от этого. Я ненавижу Сириуса, ненавижу Рио, и ненавижу то, что начав меняться, я осознаю, что ошибалась. Ошибаться —
— Знаю, мам.
— Хорошо. Ты можешь оставаться, чтобы открыть выставку. Но я хочу, чтобы ты вернулась, как только я рожу ребёнка. Потом, когда я перестану быть уязвимой, мы вместе сможем добраться до сути этой мистики.
— Я… Я по-настоящему счастлива здесь. Я хочу вернуться сюда.
— Мы поговорим об этом… Айседора! Это из-за молодого человека, не так ли?
— Что? Я… нет… я не… нет, нет никакого молодого человека!
Я могу чувствовать её самодовольную улыбку.
— Он добрый? Из хорошей семьи? Он хорошо с тобой обращается?
—
— Очень хорошо. Будь осторожна, сердечко.
Я уже собираюсь отключаться, но задерживаюсь.
— И ты.
Что-то падает, и ругательства грузчиков спасают меня от беспомощных чувств, хлынувших на меня. Думай о работе. Эмоции потом.
На следующее утро Рио пишет мне в шесть утра, чтобы я спустилась и впустила его. Всю ночь я провожу в музее, подкрашивая там, где получаются выемки, подправляя расстановку экспонатов, и так далее, и так далее. Да и непросто работать с этой рухлядью, потому что, хоть я и знаю, что у нас целые тонны подобного хлама дома, это всё-таки неоценимый,
Я толкаю заднюю дверь, там стоит Рио, освещённый бледным утренним светом и верхней лампой, которая ещё не выключается. Он одет в синюю толстовку с капюшоном на голове, отчего его глаза приобретают новый невозможный оттенок. Если бы я была художником, то провела бы целый день, смешивая краски в надежде уловить его. Если бы я была обычной девушкой, я бы хотела шагнуть вперёд, провести пальцем по его лицу и потеряться в этой синеве.
О, идиотские боги, вот, что значит, кого-то желать. Наконец-то, я понимаю.
— Думаю, что тебе это понадобится, — говорит он и поднимает руку с бутылкой «Колы».
Сейчас я
— Спасибо, — говорю я, беру её и не переживаю за то, что мои пальцы проводят в этот момент по его пальцам.
— У меня и изолента есть. Тайлер сказала, что приедет позже, потому что ей придётся, потом остаться, чтобы ставить столы. Поэтому у неё не останется времени на то, чтобы вернуться домой и переодеться.
— А, хорошо. Плохая новость — у нас есть время на переделку лишь до 10 утра. Нам нужно убираться отсюда, когда они придут для завершения установки сигнализации и проверки работы всей системы.
— Тогда быстрее заканчивай с «Колой» и принимаемся за работу.