Хаосовершенство

В гуляющих по миру легендах обители храмовников представлялись диковинной смесью детских страшилок и растаманских фантазий. Особенно старались нейкисты, отвращения к которым последователи Милостивого Владыки никогда не скрывали. В живописных рассказах последователей Поэтессы фигурировали потеющие стены, люди-овощи, превращенные в живые компьютеры, и кресла-ловушки, способные сожрать неугодного Владыке человека. Действительность же, как это часто бывает, не имела со сплетнями ничего общего. Помещения Мутабор не походили на пищевод игуанодона, но и назвать их обычными язык не поворачивался.

Стены ровные, покрытые тонким налетом зеленого мха. Полы твердые, из роговых пластин. И запах свежести полей, такой непривычный для городского жителя.

А вот внутренности круглого Зала Владыки, как это ни странно, были отделаны камнем. Грубым серым камнем, который устремлялся вверх, под купол, и яростно давил вошедших почти физически ощущаемой массой. В центре Зала стояло на возвышении широкое кресло, в котором и ждал Кауфмана повелитель Мутабор. Ждал только его — прелат остался за дверями.

— Почему не воспользовался зеркалом?

— Решил посмотреть на себя напоследок.

— Стал сентиментальным?

— Простая вежливость.

Владыка едва заметно улыбнулся.

— Посмотрел?

Он был большим, и он страдал. Он не мог ходить, и каждый вздох причинял ему невыносимые мучения. Он терял кровь — и кресло, и возвышение были пропитаны ею, но она не убывала, рождалась вновь, чтобы продолжить пытку. Такова была его плата за возвращение оттуда, откуда нельзя вернуться, такова была судьба существа, рожденного из черной крови умирающих богов.

Все тело Милостивого Владыки представляло собой одну большую боль: язвы и рваные раны, обрывки кожи и обнаженные в некоторых местах кости. Кошмарное зрелище било наотмашь, не оставляло равнодушным никого, но… Но самое сильное впечатление производили глаза Владыки, а не его окровавленная плоть. Большие умные глаза, в которых прятались боль, печаль, знания и сила. Большие умные глаза, которые приковывали так, что отвести взгляд не было никакой возможности. Лишь с позволения Владыки.

— Посмотрел?

— Я совсем не изменился.

— Согласен.

Было видно, что Мертвый, несмотря на браваду, чувствует себя не в своей тарелке. Он не нервничал, не ощущал страха, он просто находился рядом с тем, за кем признавал первенство. И не испытывал от этого обстоятельства особой радости: Мертвый привык быть главным. И эта неловкость заставила Кауфмана заговорить не о том, о чем он хотел, а о делах.

— На Станции все в порядке, уверен, мы успеем. Твои ребята когда появятся?

— Уже отправились.

— Вот и хорошо.

Кауфман потеребил край перчатки. Невероятное зрелище: директор московского филиала СБА не знал, что сказать. Не знал, как продолжить разговор.

— Ты подготовил отличных людей, Макс, — мягко произнес Владыка.

И воздух вырвался через сломанные ребра.

— Спасибо.

— Не знаю только, как Патриция будет уживаться с Мишенькой.

— Она, в отличие от тебя, ни черта не боится, — с законной гордостью за дочь отрезал Кауфман. — И еще она умна, так что уживутся. Не дети.

Владыка промолчал. В его глазах мелькнули веселые огоньки.

Мертвый же вновь вернулся к делам:

— Беспорядки в Москве, как я и планировал, дали нам кучу народа.

— Ты всегда был сторонником жестких мер.

— Поэтому ты и выбрал меня.

На это замечание у повелителя Мутабор тоже не нашлось ответа. Или же он наслаждался гонором Мертвого?

— А под шумок я уговорил временно перебраться в промышленную зону «Науком» большинство преподавателей Университета. Наплел им, что не гарантирую безопасности корпоративных территорий. Очкарики трусливы, посмотрели, что на Болоте творится, и всей толпой бросились записываться в путешествие. Университетское барахло тоже вывез… Не все, конечно, но много.

— Подготовился на славу, — одобрил Владыка.

— Как и было запланировано.

Однако оба почувствовали, что разговор о делах никому не нужен. Не об этом они хотели говорить. Совсем не об этом. И первый шаг сделал повелитель Мутабор.

— Подойди ближе.

— Я…

Но в следующий миг Кауфман понял, что время пришло, что нужно подчиниться. Кивнул, поднялся по ступенькам и остановился у кресла. И услышал:

— Я рад, что ты приехал, Макс, — проникновенно произнес тот, кому выпало страдать.

— Прощаться надо лицом к лицу, — тихо ответил Мертвый. — Тем более — навсегда.

Он стянул перчатку и положил свою изуродованную, покрытую омерзительными язвами руку на окровавленную ладонь Владыки. Максимилиан не имел права разделить с Ним страдания, но мог поддержать своим теплом. Своим участием. Мог просто побыть совсем рядом, и для этого, именно для этого, он и приехал. В чужой дом. К самому себе.

— Ты твердо решил остаться?

— Ты строишь новый Храм, Патриция строит новый Храм, а я… Я не строитель. Я воин… — Губы Кауфмана тронула усмешка. — Даже ты всегда меня боялся.

— Самого себя, — уточнил Владыка.

— А кого еще имеет смысл бояться?

Мужчины помолчали. Кровь медленно стекала на камень возвышения и уходила в сливные отверстия.