Характеристика

Однажды встретил их на улице — возвращались из поликлиники: он — в темных очках, исхудавший, небрежно причесанный, кадык резко бросается в глаза, она — тоже вконец измученная, в видавшем виды бежевом пиджачке, взгляд опущен, будто плитки тротуара считает. Хотел их окликнуть, но комок застрял в горле, и я, стиснув зубы, чтобы не зареветь, отвернулся к какой-то витрине. Да, жизнь — лучший учитель. В теории я могу чему-то научить, но практика преподносит самые невероятные уроки. Господи, сказал я себе, сколько я терзал ребятишек, огорчал двойками за то, что они не могли пересказать своими словами и прочувствовать трагедию Ромео и Джульетты! И вот живой пример из классики, и где?! В Чуке, которая может послужить объектом писаний лишь для паршивого репортажика, и то как будущая дойная корова черной металлургии.

Впрочем, о поступке Румена писали порядочно — сперва окружная газета, потом две столичные. Популярность его росла, даже в Книгу почета городского комсомола его имя занесли, но я стал подозревать, что Зое это не по душе. Она начала его ревновать к людям, ей хотелось быть рядом с ним единственной, девушка даже взяла отпуск по уходу за больным, когда Тимофеев не разрешил за свой счет.

…Накануне того ужасного дня Зоя зашла к нам вечером на чай. Бодрая, улыбчивая! Это было в первый раз с начала трагедии Румена. Жена заволновалась при виде такой перемены, но как ни старалась что-нибудь выпытать, девочка была тверда, только улыбалась рассеянно, глядя поверх наших голов (помню, так же она смотрела в окно, когда писала сочинение в классе). «Просто я все решила. И давайте говорить о чем-то веселом, — все предлагала она, и чайная ложечка позвякивала в фарфоровой чашке. — Будем смеяться, я вас такими и запомню…» Будто мы готовились к отлету на другую планету: «Я вас такими запомню!» Ведь мелькнула же у меня мысль, но я ее тотчас отогнал. Слишком Зоенька была оживлена, нет, никто бы не поверил, что она могла задумать такое…

Назавтра было пятнадцатое октября. Зоя, как обычно, отправилась на работу, не зайдя в тимофеевский вагончик, направилась к восьмому корпусу — там вели монтажные работы. В утренней спешке никто не обратил на нее особого внимания. Добрых полчаса она стояла на участке, где шла сварка, не отводя глаз от дуги. И когда пошла обратно, стала натыкаться на людей. Она была уже слепа, но не поняла этого. Наверняка она только и думала, что об этих треклятых тридцати процентах… Как из трех бригад не нашлось мужика, который бы силком оттащил ее от сварки?!

Пока ее везли домой, она просила передать Румену, что у них больше нет причин быть порознь. Могу представить состояние Паскова после такого известия! И я предположил, что парень испугался. Этим и объяснял то, что он ни разу не навестил Зою в больнице. Я его прямо возненавидел! Эгоист, только о себе и думает, а тут ничего, кроме стрессов, не ожидается! А ведь девочке так нужно было его присутствие. Не мать, не отца она встречала при каждом хлопке двери… Она ждала своего Руми.

Как я был слеп, слеп, как крот, не замечая, что это лишь начало, первый шаг на пути в небытие. Впервые, наверное, я понял прозаическое присловье, что любовь зла.

Оказалось, что опять я возвел напраслину на Румена! Не мог он прийти в больницу: после случая того он исчез из городка, хоть и давал следователю подписку о невыезде (Ананиев сказал мне об этом, когда вызывал в первый раз). А через неделю — дикая весть: Пасков бросился в форму с расплавленным чугуном. Его заметила оператор — парень стоял один на самом краю площадки, перегнувшись через перила-трубки.

Ананиев вызвал меня вторично. Он пытался уяснить, считаю ли я молодого человека способным на самоубийство? Я разнервничался, ему пришлось отпаивать меня водой. «Успокойтесь, — сказал, — вы же сами понимаете, как сложно мне вести следствие. Мне интересно ваше мнение, поскольку вы некоторым образом психолог…» — «Психанул ваш психолог, — отвечал я кисло, — да будь я профессором, я бы не рискнул делать никаких заключений. Какие могут быть правила? Чука — исключение из всех законов реальности, здесь же стык средневековой наивности и дикости нравов с темпами двадцать первого века».

Десять дней продолжала милиция поиски Румена Паскова по всей Болгарии. Безрезультатно.

В день его символического погребения мы с женой тоже шли за гробом, несли гладиолусы. Я старался не плакать, но при виде его родителей — как они похожи на нас с Катей — слезы сами полились в три ручья. Я молча пожал им руки. «Вы отец Зои?» — прошептал сгорбленный от горя Станимир Пасков, и я промолчал…

Гроб был запаян, но все знали: внутри спецодежда, пояс, ботинки… Яму засыпали, и люди стали расходиться, кто молча, кто в голос причитая… Понять поступок Румена не могли…