— Уважаемые товарищи, — так начал он. — Мы тут стали свидетелями неприглядной истории, и честь партийному руководству, что вынесли ее на открытое обсуждение, чего греха таить, все знают, не один такой случай… Расплодилось у нас лордов, свободных личностей… Верно назвал его Иван Палиев. Что толку выкликать по именам, всех знаем, как облупленных… они мать родную продать готовы за полушку. Но судить надо не их в первую голову. Не тот виноват, кто вкусил от запретного плода, а тот, кто его подал. Кто? Те, кто с них не спрашивает… Мы! Не спрашиваем, значит, расписываемся в собственном бессилии, им волю даем, вот что получается. Какой-то там Ица замахнулся на такого человека, как Палиев, которого лично я ценю и уважаю за бескомпромиссность. А случился бы на месте Палиева кто другой? Или Палиев промолчал бы и дал характеристику нечистоплотному парняге? И повыше кто сидит, все бы смолчали? Что, стадо? Нас стригут, а мы молчим. Это мы-то, рабочий класс! Не перевелись еще, к счастью, люди, как Палиев, как этот чистый человек, который тут выступал. Они свое слово сказали, решение принимать нам. Надо рвать сорняк с корнем, половинчатость — не мера, она нас в тупик и завела, иначе мы сами становимся соучастниками. Да мы уже соучастники, раз дошло до такого собрания. Но лучше поздно, чем никогда. Поддерживаю предложение уволить Георгиева с дисциплинарным взысканием. А Пеца… Таких мы все стороной обходим, а надо бы и его уволить по той же статье, пусть он в этой конкретной истории и не виновен впрямую. Его двурушничество чревато еще большей опасностью. По мне, таких тихих сволочей, которые и за пять сребреников готовы продаться, страшнее нет. Надо голосовать, — и люди, не дожидаясь, пока парторг обставит все по протоколу, дружно подняли руки. Подняли руки даже те, которые расселись при Лорде, его дружки-приятели. Выскочив из этого леса рук, он угрожающе зыркнул:
— Идиоты! Стадо дурней и трусов, вас всю дорогу будут за нос водить, всю жизнь… Куда захотят, туда и поведут! Как же, собрание устроили, собрание решило… Вам без пастуха — ни шагу… Ненавижу, — Ица на глазах свирепел, — вы ж не видите дальше собственного носа, вы ж все до единого думаете, как я, а признаться — кишка тонка, тонка кишочка, тонка, — орал он. И тогда поднялся дядя Лука и негромко вымолвил:
— Вон!
И Лорд, злой, как фурия, вылетел из столовой. Все захлопали, и тут непредвиденно выскочил к столу президиума Пеца. Видок у него был неважнецкий, глазки слезились.
— Прощенья прошу, не виноват я, — залепетал он, — я, значит, в Ливию хочу податься, у Баева кругом блат, ну я и… Лорд утром прикатил, мол, Палиева не трусь, Ванька навредить тебе ничем не сможет. Но я осознал и теперь перед лицом своих товарищей, перед товарищем партийным секретарем обещаю, что исправлюсь… Леший меня попутал, и с девкой этой, а тут, на собрании, я осознал свою ошибку… Простите великодушно, если сможете, — зарыдал наконец Пеца, и слово взял парторг.
— С тобой будем разбираться отдельно, — бросил он Пеце и обратился с просветленным лицом к людям. — Благодарю, товарищи! Благодарю, что поддержали бригадира Палиева. А что касается увольнения водителя «Волги» 50-20, я выйду с ходатайством на наше руководство. И еще. Решение собрания будет доведено до районного комитета партии, так что этот самый Баев, да и те, кто ему потворствовал, от расплаты не уйдут. На этом собрание разрешите считать закрытым.
XI
Уходил Иван среди последних.
Дивным виделся этот вечер Ивану — не налюбуешься прямо. Туман рассеялся, небо прояснилось, и из густой сини выныривали осенние звезды. Город смотрелся праздничным, будто живой водой умытый, блестели от влаги дома, кротко мерцали витрины. И в душу Ивана вошла ясность после только что закончившегося собрания. Хотелось с легким сердцем побродить одному, вдохнуть озона. В сотне метров от проходной его дожидался взбудораженный Пенчев.
— Наша взяла, Пенчев, — расцвел улыбкой Палиев, — и решающим был твой удар. Как же ты отважился явиться? — Иван отстранился и восторженно заглянул тому в глаза.