Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков

Биопсихический механизм здесь таков: навязчивый морализм в воспитании и в жизни порождает сексуальную похотливость, которая не имеет ничего общего с естественной потребностью в любви и представляет собой вторичное влечение, например, садизм или мазохизм. Поскольку вегетативная живость в естественном переживании удовольствия угасла, в качестве вторичной потребности без каких-либо ограничений проявляются похоть и страсть к сексуальным сплетням. Теперь подобно тому, как душевнобольной проецирует свой вегетативный поток и свои извращенные импульсы на других людей и воспринимает их как исходящую от этих людей угрозу, больной эмоциональной чумой проецирует на других свою собственную похотливость и извращенность. Но, в отличие от душевнобольного, он не переживает собственные побуждения, спроецированные на других людей, мазохистским образом как угрозу, а пользуется сплетнями в садистских целях, чтобы, защищаясь, приписать другим то, чего он не может воспринять у себя. Это касается как естественной генитальности, так и вторичного, извращенного побуждения. Образ жизни генитально здорового человека напоминает больному эмоциональной чумой о его генитальной слабости и этим подвергает угрозе его невротическое равновесие. Поэтому он вынужден очернять естественную генитальность других людей по принципу кислого винограда. Далее, поскольку свою собственную извращенную похотливость не удается полностью скрыть за видимостью этического морализма, он приписывает ее жертве своего злоязычия. В каждом подобном случае чумной реакции можно убедиться, что здоровому человеку приписываются именно те качества, с которыми больной эмоциональной чумой безуспешно борется у себя или которые он проявляет, испытывая угрызения совести.

Механизм специфической чумной реакции легко переносится с сексуальной области на несексуальную. Для него характерно, что другому человеку больной эмоциональной чумой приписывает то, что было сделано, хотелось сделать или предполагалось сделать им самим. Теперь мне хотелось бы проиллюстрировать специфическую чумную реакцию несколькими типичными примерами из жизни.

Существует тип молодых людей с потугами на остроумие, которых в серьезных кругах в Европе было принято называть «писаками от культуры». Они умны, но их интеллект служит, так сказать, искусству ради себя. Практически ничуть не поняв или не пережив глубочайших проблем, которые волновали Гете или Ницше, они любят по очереди цитировать классиков. Вместе с тем их отличает цинизм. Они считают себя современными, свободомыслящими, не обремененными никакими условностями людьми. Так как они неспособны к серьезным переживаниям, их половая любовь представляет собой своего рода детскую игру. На летних каникулах они все вместе, мужчины и женщины. По ночам устраиваются веселые забавы, т. е. «детские игры». Утром за завтраком в шутливой и весьма интеллигентной манере рассказывают о «детских играх». Например, двусмысленными намеками «грешницу» вгоняют в краску. Все это относится к современному «свободомыслящему» и «свободному от условностей» образу жизни. «Веселый» человек обладает и чувством «юмора». Так, он намекает, сколько раз за ночь играли в игру, и дает понять – всегда в весьма «остроумных» выражениях – что было «очень мило», что она была «восхитительна», и т. д. У серьезного слушателя, знающего о безмерной сексуальной нищете человеческих масс и деструктивной роли несерьезного отношения к сексуальности, создается впечатление, что подобная похотливость происходит от сексуального голода как следствия оргазмической импотенции. Для таких изысканных представителей «богемы» типично считать серьезную сексуальную экономику, одолевающую эмоциональную чуму в людских массах, паутиной больной души. Но они знают толк в искусстве «высокой политики». Такие культуртрегеры постоянно говорят о культурных «ценностях», которые надо держать на высоком уровне, но они приходят в ярость, как только вместо культурных ценностей с ними начинают говорить о социальной практике в людских массах.

Один такой представитель богемы повстречал женщину, которая собиралась пойти ко мне учиться. Естественно, разговор зашел также о моей работе. Он ее предостерег: он бы не послал ко мне своего лучшего друга и злейшего врага, ибо, по его словам, я был «директором публичного дома без лицензии». Он тут же спохватился, заметив, что я очень хороший клиницист. Эта клевета по типу специфической реакции эмоциональной чумы, конечно же, пошла по кругу. Тем не менее женщина пришла ко мне изучать сексуально-экономическую педагогику, и вскоре ей стало понятно, что мы называем эмоциональной чумой.