Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков

Само по себе быть душевнобольным не позорно. Лично я, как и каждый уважающий себя психиатр, испытываю к душевнобольному глубокую симпатию и часто даже восхищаюсь его конфликтами. Как я уже отмечал в другом месте, душевнобольной человек кажется мне гораздо более серьезным, гораздо более близким к жизни, чем обыватель или социально опасный больной эмоциональной чумой. Эта клевета имела целью уничтожить меня и мою работу. Она повлекла за собой ряд небезопасных событий, справиться с которыми было отнюдь не просто. К примеру, в работе с иными учениками у меня появилась непростая дополнительная задача – убедить их, что я не душевнобольной. В определенных фазах вегетотерапии типичным образом проявляется специфический механизм эмоциональной чумы: как только пациент или ученик соприкасается с плазменными потоками, возникает сильнейший страх оргазма. Он проявляется в том, что вегетотерапевт воспринимается либо как «грязная сексуальная свинья», либо как «сумасшедший». Подчеркну, что эта реакция появляется регулярно. А тут большинство студентов слышали упомянутый слух.

В некоторых пунктах теория сексуальной экономики столь радикальна, что проще всего объявить ее безумной. Я не могу утаить, что из-за этого слуха ситуации, которые и без того зачастую становились трудными, осложнились до такой степени, что стали опасны для жизни. Такие последствия реакции больного эмоциональной чумой все же должны были быть обезврежены всеми средствами закона, и если мне удалось устоять перед опасностями, возникшими из-за слуха о моей душевной болезни совершенно независимо от уже имевшихся проблем в работе, то этим я обязан только своему клиническому опыту.

Эта афера не осталась без комических последствий. Когда по прошествии нескольких лет пошли толки о том, что мои научные работы делают невозможным диагноз шизофрении, появился новый слух, причем опять от первоначального источника. Теперь говорилось, что, к счастью, я «излечился» от своего шизофренического заболевания.

Особенно часто специфические чумные реакции встречаются в политической жизни. В последние годы мы снова и снова видели, как империалистические диктаторские правительства при каждом новом акте агрессии приписывали жертве именно то намерение, которое сами потом и осуществляли. Так, например, говорилось, что Польша втайне планировала нападение на Германский рейх, что эти планы нужно было сорвать, а потому нападение на Польшу было оправданным. То же самое случилось и при нападении на Советский Союз.

Сюда же относятся и ставшие знаменитыми «московские процессы» против прежних соратников Ленина: в этих процессах против оппозиционных функционеров Российской коммунистический партии было выдвинуто обвинение в измене родине; их обвиняли в том, что они находились в непосредственной связи с немецкими фашистами и вместе с ними планировали свергнуть правительство. Кто знал историю подсудимых, тому было ясно, что причины обвинения были выдуманы. Но в 1936 году никто не мог себе объяснить, какой смысл должно было иметь столь очевидное ложное обвинение. Русское правительство было достаточно сильным, чтобы одолеть любую докучливую оппозицию, не прибегая к столь прозрачным мотивировкам. Для тех, кто уже знал специфический механизм эмоциональной чумы, загадка разрешилась только в 1939 году: именно то, что в 1936 году вменяли в вину подсудимым в качестве преступления против родины, в 1939 году руководство страны осуществило фактически. Оно заключило пакт с Гитлером, который привел к войне с Польшей; оно поделило Польшу вместе с немецким фашизмом. Только теперь стало понятно: с помощью клеветы ему настолько хорошо удалось свалить на других вину за пакт с Гитлером, что для общественного сознания его действия остались неочевидными. На этом примере еще раз можно убедиться, что общественность ведет себя так, как если бы у нее не было памяти. И это понятно, потому что подобные политические чумные реакции рассчитаны как раз на иррациональность массового мышления. Не имеет значения, что этот пакт ничем не помог и что немецкая диктатура в конце концов вступила в войну с русской. Также и рационализация пакта задним числом не смогла ничего изменить в самом факте заключения договора.

Другой пример из поля деятельности эмоциональной чумы: Льву Троцкому пришлось защищаться от обвинения, будто бы он намеревался устроить заговор с целью устранить своего соперника. Также и это было непонятно, поскольку смерть Сталина в политическом отношении могла бы лишь навредить троцкистам. Все разъяснилось в 1941 году, когда Троцкого убили. (Данная констатация фактов не имеет ничего общего с политическими позициями «за» или «против» троцкистов.)