Харама

— Но послушай, мы же совсем не о том говорим. Ей-богу, не понимаю, для чего ты все это выложила?

— Начинается!.. Кто поверит, что у человека четверо детей и так мало чувства ответственности, что он нисколько не думает о завтрашнем дне. И ведь не одна я тебе говорю, — пусть я все выдумываю, но брат-то твой говорит то же самое.

— Будет тебе, в чем это мой брат с тобой согласен, хотел бы я знать? Серхио ни единым словом об этом не обмолвился. Ты хоть поняла, о чем мы говорим? Нет, просто пользуешься случаем подбить под меня лишний клин. Только и ждешь подходящее время, чтобы сунуться самой и повернуть разговор, куда тебе надо.

— Ну ты скажи!.. Еще будешь утверждать, прямо мне в лицо, что Серхио ничего не говорил о новых «рено»? Вот ты какой! Видели, что за человек?! Ты же слышишь только то, что тебе хочется слышать. А когда я говорю правду, значит, я сбиваю разговор. Слишком хорошо я тебя знаю, друг мой, слишком хорошо!

— Ну не стоит так из-за пустяка расстраиваться, — вмешался Серхио.

— Какой же это пустяк, Серхио, к сожалению, вовсе не пустяк. Сам подумай! Это дело у меня в печенках сидит. По ночам спать не дает, как только подумаю про тот день, когда наш драндулет окончательно развалится. Страшно подумать! — И она закрыла лицо руками, точно сивилла в страхе перед зловещим видением грядущего. — Только на то, что мы тратим на ремонт, обрати внимание, только на то, что уже затратили, сегодня можно было бы иметь новый «рено». Вот так-то.

— Да что ты понимаешь в машинах, чтоб так рассуждать? Ну скажи! Ну что ты понимаешь?! Может, еще поучишь меня механике?

— Механике — нет. И не собираюсь. Я говорю об ответственности отца семейства за будущее. Вот о чем. Вот чего тебе не хватает.

Фелипе обернулся к брату:

— Двенадцать лет, понимаешь, вожусь с этой машиной, а теперь мне начинают указывать, что надо с ней делать.

— Вот видишь, — кто уводит разговор в сторону? Понял теперь? Ты смотри, куда поворачивает, как только услышит не то, что ему хочется. Это же бессмысленно, Серхио, ты теперь сам убедился, с этим человеком разговаривать невозможно, невозможно… Никакого толку. Скажи ты, Нинета, ну как так можно… — Она поворачивалась то к деверю, то к невестке. — В доме четверо детей… А я одна…

— Послушай, Фелипе, Петра права, — сказала Нинета. — Надо хоть немножко позаботиться о будущем. Купи ты новый автомобиль. Сам потом будешь доволен, разве плохо иметь…

Тут заговорила Фелисита:

— Не плачь, мама, почему ты плачешь…

Но Петра уже вытерла покрасневшие глаза платком и подняла голову:

— Я не плачу, дочка! Что мне оплакивать. Ведь твой отец… А, ладно, все так… — И отвернулась, посмотрела в глубь сада.

— Успокойся, ради бога, — тихо сказал Серхио.

Оканья ерзал на стуле, он явно приуныл. Нинета взяла руку невестки в свои ладони и поглаживала ее.

Из дома вышел дон Марсиаль. Легким кивком поздоровался с сидевшими за столиком. Дети Оканьи ползали по земле, подбирая шайбы.

— Знаешь, я у папы правая рука! — сказала Петрита, обнимая колени Хустины.

Хустина рассмеялась:

— Кто тебе это сказал?

— Мой папа.

Дон Марсиаль обнял Кармело за плечи и потащил к дому. Проходя мимо Хустины, он на мгновение задержался и тоном заговорщика сказал вполголоса:

— А там твой жених пришел…

Хустина бросила быстрый взгляд на дверь, ведущую в дом.

— Ну и пусть подождет, — ответила она.

Фелипе Оканья играл пустой рюмкой, переворачивая ее вверх дном. Погасил сигару о ножку стула, Асуфре рычал, прыгал, приседал, приглашая детей Оканьи побегать, но те не обращали на него внимания. Наконец пес положил передние лапы на голую спину Амадео.

— Ах ты со-о-бака!

Пес бросился бежать, оба брата — за ним. Петрита затопала ножками, цепляясь за юбку Хустины, и испуганно сказала:

— Возьми меня на ручки…

Хустина подняла ее, и девочка с высоты смотрела, как ее братья носятся по саду. Петрита смеялась, вертела головой и выглядывала то из-за одного плеча Хустины, то из-за другого, наслаждаясь беготней, увертками и прыжками Асуфре, игравшего с Хуанито и Амадео.

— Ты меня головой боднешь, детка.

Серхио сказал:

— Ну что ж, день получился неплохой. И этот навес, хоть и кажется не очень густым, от солнца защищает.

Никто ему не ответил. Нинета потрогала подол юбки своей невестки.

— Ты сама скроила эту юбку?

— Да, да.

— Как славно получилось!

Мясник Клаудио бросал шайбы, собака и дети мешали ему.

— Эй, позови-ка свою собаку. Ты что, хочешь сбить мне прицел?

— Асуфре! Ко мне! Ко мне, Асуфре! — крикнул Чамарис.

— Вы не видите, что играют? — сказала жена Оканьи. — Зачем мешаете? Почему лезете куда не надо? Сейчас же сюда!

Амадео и Хуанито послушались мать, Асуфре — хозяина. Пес улегся под навесом у стены, и дети поглядывали на него с другой стороны сада.

Фаустина стояла у стола — протирала полотенцем приборы и клала их возле Шнейдера на клеенку. Старик сидел, держа потертую соломенную шляпу на коленях.

— На этой неделе, — говорила Фаустина, — обязательно зайду навестить вашу жену, не позже четверга, даю олово. Как только управлюсь с делами.

На столе лежала кожура от съеденного инжира.