Харама

— Тот, с кем вы говорили там, на берегу, Себастьян Наварро, он мой жених. И вот они и я, — я еще им сказала, не будем заходить далеко… — Она заплакала. — Не будем заходить далеко, а он: не бойся, Паулина… Мы были вместе, мой жених и я, а потом — где Луси? Это я ее хватилась. Да вон она, не видишь, что ли? А вода такая темная, я ее зову: Лусита! Чтобы шла к вам, что она там делает одна… А она не отвечает, мы ее зовем, а она, наверно, уже тонула… Я опять ее зову и тут кричу, боже мой, Лусита тонет! Не видишь, она тонет?! Я ему кричу, и мы оба видим что-то ужасное, сеньор следователь, ей, как видно, попала в рот вода, и она не могла ни позвать нас, ни сказать ничего, а только шевелилась так и так… это ужасно, махала только руками так и так… Мы стали кричать, кричать… — Паулина снова заплакала. — Потом слышим, бросились ее спасать, и я обрадовалась, сейчас ее вытащат, спасут, даст бог, подоспеют вовремя… И Себас, мой жених, он почти не умеет плавать, поплыл им навстречу… А ее уже и не видно, река текла быстро, унесла ее на глубину, к плотине… А я, бог ты мой, какой страх был, они ее все не находили и не находили, было так темно, и ее не видать… — Она окончательно разрыдалась, уткнувшись в скомканный платок, который все время держала в руках.

Следователь встал позади нее и положил ей на плечо руку:

— Успокойтесь, сеньорита, успокойтесь, ну…

Они в последний раз взглянули на море света: вдали мерцали бесчисленные огни муравейника, среди них вспыхивали синие, красные, зеленые огни торговых реклам, башни высотных домов вздымались плотными тенями, словно пики горной цепи, длинные вереницы фонарей тянулись вдаль, к полю, и терялись в черноте земли, над городом стоял фиолетовый нимб, будто купол из распыленного света. Они спустились с плоскогорья, и последний склон Альмодовара остался за их спиной. Теперь лишь луна, поднявшаяся довольно высоко, освещала поля. Брошенный в борозде велосипед они нашли по блеску никелированных частей. Сантос взял велосипед и, ведя за руль, направился к дороге. Кармен обняла его, прижалась, спрятала лицо у него на груди.

— Что случилось? — спросил Сантос.

— Ничего. Приступ нежности, — засмеялась она.

— Поехали, поехали, уже поздно.

Сели на велосипед. Когда выехали на Валенсианское шоссе, Сантос вдруг налег на педали, и они помчались на большой скорости. С ветерком пролетели Вальекас, улицы были уже пустынны. Снова выехали на шоссе, Вальекас остался позади, в лунном свете городок показался Кармен одним цельным силуэтом, четким, словно отлитым из гипса — сплошная ломаная линия крыш. Велосипед мчался, подпрыгивая на брусчатке шоссе.

— Как здорово, Сантос! Давай, жми!

Он чувствовал волосы Кармен у своего лица. Въехали на Вальекский мост, и девушка, изумленная обилием народа, огнями кинотеатров, баров и городским шумом, спросила:

— Что это?

Сантос притормозил, прилаживаясь к уличному движению.

— Это? Вальекас-Сити, пограничный город, — ответил он, смеясь.

Он лавировал, объезжая людей, заполнивших улицы.

Студенты ушли. Друзья Луситы молча сидели на стульях на террасе, под одной из еще горевших лампочек. Сидели, уткнув лицо в руки, скрещенные на столе. Сакариас смотрел на пожилого жандарма, который разговаривал с шофером Висенте. Из-за шума воды не слышно было, о чем они говорят. Оба стояли на дамбе, возле зубчатых колес, которые управляли затворами водоспуска. Шофер вытащил из кармана пачку сигарет, но жандарм отказался, он при исполнении служебных обязанностей. Внизу бурлила мутная вода.

— Да черт бы их побрал, эти обязанности! — сказал шофер. — Ну и служба у вас! Чего только вам не приходится терпеть.

— Сейчас нельзя: как выйдет сеньор следователь да увидит, что я курю, возьмет на заметку — и вот тебе проступок. Дождусь, когда все это кончится.

— Знать бы когда!

— Такие дела идут своим чередом, тут спешить не надо.

— Да я и не спешу. Какая может быть спешка в нашем, шоферском деле. По должности не положено. Жди и жди. Когда едешь, и то приноравливайся к машине. Она, знаете, больше семидесяти не дает, а ее прутом не подстегнешь. Так что и ей спешка заказана. Да оно и спокойнее, верно?

— Действительно, это так. Поспешишь — людей насмешишь.

— Вот именно. Дома у меня спрашивают: когда вернешься? Бывает, что и точно знаешь когда, но я все равно отвечаю: не знаю. Зачем им лишнее беспокойство причинять? Случись какая-нибудь поломка, авария, и ты знаешь, что никто тебя не дожидается и не думает; ах, что там с ним случилось!

— Конечно, при той жизни, которую вы ведете, так лучше, — ответил жандарм Гумерсиндо без особого интереса. Помолчав, добавил: — А теперь вам наверняка придется ехать в морг. Кому же еще?

— Я уж и сам опасаюсь. И это мне вовсе не по душе.

— Да почему? — возразил Гумерсиндо. — Обыкновенное дело. Мнительность, и больше ничего. Какая разница — живых возить или мертвых.