Харама

— Мнительность это или как вы там ни назовите, только мне далеко не все равно. Как и всякому, наверно, если говорить начистоту. — Он бросил окурок в черную воду и медленно выпустил дым, потом добавил: — Кому интересно возить в судке остывшую еду. Я-то в этом не нахожу никакого удовольствия.

В прямоугольнике света, падавшем из двери заведения Аурелии, Гумерсиндо увидел знакомый силуэт треуголки своего напарника, который выглянул, чтобы позвать Себастьяна. Тот прошел меж столиками и вслед за жандармом вошел в закусочную. Гумерсиндо возобновил прерванный разговор.

— Живые — опаснее, — сказал он. — От них только и жди неприятностей. А мертвецы, бедняги, плохого не сделают.

— Согласен, только все их побаиваются, а это что-нибудь да значит. У всех к ним одинаковое отношение.

— Я бы лучше согласился возиться с мертвыми, чем вечно воевать со всякими злоумышленниками да получать нагоняи от начальства. Поменял бы не глядя, честное слово.

— А я бы нет. Смейтесь не смейтесь, а со мной странная штука получается, когда я сталкиваюсь с покойником. Это уж точно, не раз со мной такое было. Знаете, что я чувствую, когда случается везти мертвое тело? — Тут он сделал паузу. — Мне кажется, будто сиденье остается грязным, след на нем, понимаете, какая глупость? И я даже не могу прикоснуться к нему, мне страшно, ну, как бывает с мышами или змеями, такая же мнительность или что там еще. И это чувство я испытываю потом много дней. Но в конце концов, конечно, забывается.

Жандарм покачал головой:

— Все это от воображения. У каждого свои причуды.

— Вот потому-то я и не люблю ими заниматься. Не то чтоб особая неприятность от них была, когда их везешь, это ведь совсем недолго, но потом много дней еще вспоминаю, что он вот тут сидел, и будто бы от него пристало что-то к сиденью, неизвестно что, а вот не идет все это из головы, и конец.

— Ну, если умер от заразной болезни, это еще понятно. Но здесь-то…

— В том-то и штука, — сказал шофер, — что для меня все покойники вроде бы заразные.

— Ерунда, предубеждение, надо только подумать, рассудить трезво, и можно от этого избавиться.

— Все это так, не спорю, но только чем глупее и бестолковее какая-нибудь мысль, тем труднее выкинуть ее из головы. Вот что такое эта самая мнительность, понимаете?

Друзья Луситы, притихшие, подавленные, неподвижно сидели за столиками. Вышел мальчуган и стал собирать столы и стулья, сложил их и убрал в сарай возле дома. Терраса опустела, остались только столы и стулья, занятые друзьями погибшей. Потом вышла дочь хозяйки, взяла метлу и принялась сметать затоптанные бумажки, кожуру от фруктов и бумажные салфетки, пустые пачки, окурки, пробки от бутылок из-под пива, оранжада и кока-колы, картонные подносы и расплющенные коробки из-под пирожных, скорлупу земляных орехов, клочки газет — все вперемешку с пылью, — следы прошедшего праздника. Девушка сметала мусор в небольшие кучки у края дамбы и сталкивала их метлой с цементного цоколя в воду. Мгновение они еще белели в стремительном потоке, а потом исчезали в темном водовороте водоспуска.

Снова вышел молодой жандарм, за ним — Себастьян и Паулина. Жандармы обменялись несколькими словами и громко объявили, что все могут уходить, что сеньор следователь всех отпускает. Молодые люди устало поднялись; тут же появился мальчик и убрал последние столы и стулья.

— А нам велено спуститься туда, — сказал молодой жандарм пожилому.

Висенте остался на террасе один. В закусочной уже почти никого не было, когда жандармы прошли в погреб.

— Ждем приказаний, ваша честь.

— Вы их отпустили?

— Да, сеньор.

— Хорошо, подождите здесь.

Следователь взял сумку и вещи Луситы и сказал секретарю:

— Теперь займемся этим.

Секретарь записал: «Затем приступили к осмотру, перечислению и описанию предметов одежды и личных вещей, принадлежавших пострадавшей, которые оказались следующими…»

Следователь открыл сумку и начал диктовать:

— Сумка матерчатая, платье из набивной ткани, шейный платок из того же. — Он складывал на стул предметы, которые называл. — Пишите: белье, два предмета. Записали? Теперь пара босоножек из… пластика, носовой платок, полотенце белое в синюю полоску, пояс пластиковый красный. — Следователь остановился. — Да, и купальный костюм, который на ней. Теперь посмотрим, что там еще. — Он сунул руку в сумку, где забрякали какие-то вещицы. — Гребенка, судок алюминиевый, вилка обыкновенная, салфетка, зеркальце, банка крема, предохраняющего от солнечных ожогов. — Он клал предметы в той последовательности, в которой называл их, на стол, возле бумаг секретаря.

Потом немного помолчал, пытаясь открыть маленький кошелек.

— Так, значит, кошелок замшевый голубого цвета, — высыпал содержимое кошелька на стол. — Посмотрим, что тут есть. — Сосчитал монеты. — Пишите там же: семь песет и восемьдесят пять сентимов мелочью, почтовая марка. — Он снова остановился, что-то рассматривая, и продолжал: — Брошка в виде собачьей головы. Добавьте в скобках: ценности не имеет. Губная помада и пять фотографий, — сосчитал он, не останавливаясь. — Кажется, все. Проверьте по списку на всякий случай.