Харама

— Оно, конечно, никому не нравится. Но бороться с воровством вот так — не дело. И не столько само по себе это нехорошо, сколько потому, что этим самым выражают. Ну, что они нам показали? Ничего, кроме себялюбия и страха за свое добро.

— Это верно. Хорошего тут мало.

— Ведь надо же! Видно, тот, кто придумал эту штуку с битым стеклом, остался очень доволен. Уж наверняка был самый что ни на есть поганец и жадюга. Просто сукин сын.

— Правильно говоришь.

Они подошли к кафе Маурисио.

— Привет.

— Ну как, ребята? Хорошо искупались?

— Да ничего.

— Обедать, значит, здесь будете?

— Нет, на реке. Мы пришли за судками.

— Что ж, отлично. Вам еще вина? Вижу, с тем, что налил утром, вы хорошо управились.

Маурисио взял пустые бутылки со стойки. Лусио сказал:

— Слушай, налей им по стаканчику, я угощаю, а заодно и всем нам налей.

Мигель обернулся:

— Большое спасибо.

— Не за что.

К Маурисио подошел полицейский и спросил, кивнув в сторону Мигеля:

— Этот сеньор, ты говорил, хорошо поет!

Маурисио с укоризной посмотрел на него:

— Да, этот. Чего тебе от него надо? — И он обернулся к остальным. — Сейчас увидите, что значит никому не давать покоя.

Полицейский, не слушая его, подошел в Мигелю и восторженно сказал:

— Извините, позвольте мне вас приветствовать. Меня зовут Кармело Хиль Гарсиа, я большой поклонник пения.

Он обращался к Мигелю так, словно тот был знаменитым певцом.

— Очень приятно.

— Мне тем более. Особенно я люблю фламенко, — продолжал полицейский. — Знаете, прошлой зимой, нет — позапрошлой, я пошел на большую жертву: купил себе проигрыватель. Короче, доставил себе удовольствие. А все ради канте хондо[12]. Не думайте, мне во многом пришлось себе отказать. И все же считаю, оно того стоило. Да, да, теперь я знаю Пене Пинто и Хуанито Вальдеррама — королей песни, всех узнал, наверно, всех…

Он все еще продолжал жать руку Мигелю, который смотрел на него, улыбаясь.

— Послушайте, только не считайте меня профессионалом, — сказал Мигель. — Я немного пою, вот и все. Для друзей.

— А я не сомневаюсь, что вы это делаете как нельзя лучше. Надеюсь, я буду иметь удовольствие немножко вас послушать. Мне доставит большое наслаждение, честное слово.

Маурисио не выдержал:

— Да отпусти ты его руку, горе мое! Каждый и сам потеет в такую жару, как сегодня, ну зачем еще держать друг друга за руки!

Кармело послушался.

— Ничего, ничего, — сказал Мигель. — Это очень любезно со стороны сеньора…

— Оставьте, он, как пропустит два-три стаканчика, становится таким надоедливым, ну прямо за горло берет. Уверен, к тому ведет, чтобы вы тут же ни с того ни с сего пустились в пляс, да еще и песни запели с ходу, вот так, натощак и всухую.

Полицейский запротестовал:

— Неправда! Я прекрасно знаю, как должно приступать к пению: в стиле булериа[13]. А ты что думаешь? Никого нельзя просить, чтоб взял да и начал ни с того ни с сего. Чтоб получилось как следует, надо войти в настроение и мало-помалу разойтись. Верно я говорю, а?

— Да верно, верно. Только сейчас-то ты оставь парня в покое. Хватит ему надоедать! Тебе непонятно, что все уже от тебя устали?

— А что тут такого, дружище? Мне очень приятно было познакомиться с молодым человеком и обменяться впечатлениями о том, чему оба мы так преданы. Правда, я вам не надоедал?

— Никоим образом, совсем напротив…

Мясник и Чамарис заливались смехом.

— Во дает этот Кармело! Силен, бродяга!

Тито не мог долее сдерживать смех, а скоро и Кармело присоединился ко всеобщему веселью, сохраняя настороженно-счастливое выражение лица и как бы чувствуя себя польщенным тем, что он — причина этого хохота. Не смеялся только мужчина в белых туфлях. В дверях появилась девочка в красном платье и сказала с порога:

— Отец… — И запнулась, увидев мужчину в белых туфлях.

Маурисио сказал:

— Заходи, милая. Не стой на солнцепеке.

Девочка колебалась. Вмешался Чамарис:

— Да входи же, Марита, не будь букой. Никто тебя не съест.

Тогда она бросилась вперед, мелькнула как метеор и уцепилась за штанину Чамариса. Тот поцеловал ее в голову и сказал:

— Послушай, дочка, что это ты сегодня вдруг так застыдилась? Ты же у меня сорванец. Ну, чего тебе?

Девочка тихонько ответила:

— Мама сказала, чтоб вы шли обедать.

— Ладно. Вот сейчас и пойдем.

Девочка все крепче цеплялась за штанину отца, отвернувшись от всех присутствующих. Тогда мужчина в белых туфлях подошел и опустился на корточки рядом с ней. Он сказал, улыбаясь:

— А я уже понял, что это ты была сегодня утром. Я ведь узнал тебя, лягушонок.

Она спрятала лицо в колени Чамариса. Мужчина в белых туфлях не отставал от нее:

— Ну, повернись, барышня, посмотри-ка на меня. Ты думаешь, я на тебя рассердился?

Девочка повернула голову и заулыбалась; снова зарылась лицом в колени отца. Человек в белых туфлях продолжал:

— Хочешь быть моей невестой?

Девочка рассмеялась громче и повернулась к нему. Отец сказал ей:

— Это что ж у тебя за секреты с парикмахером?

— Это наше дело, — отозвался мужчина в белых туфлях, — правда, моя хорошая? Как тебя зовут?

— Мари.

Чамарис допил стакан и сказал:

— Не иначе, напроказничали вдвоем. Ну, пойдем, дочка, домой.