Харама

— Фрау Берта стара, бедняжка, — сказал Шнейдер, — выходить трудно. Я — крепче.

— Вы еще молодцом.

— Я ем мой фрукт, и это здорово для мое тело, — засмеялся Шнейдер своим коротким смешком. — Я и вам его приношу для этого.

— Спасибо, но что до меня, сеньор Эснайдер, то, не говоря ничего плохого о ваших фруктах, скажу только, что ничего не помогает. Вот уж три года, как забыла, что такое здоровье.

Она опустила полотенце и горестно покачала головой. Потом вздохнула и взяла из мойки ножи.

— Вы, сеньора Фауста, проживете до девяноста лет, — сказал Шнейдер, растопырив пальцы обеих рук. — Если вы мне немного позволяйте, я закурю сигаретка.

— Курите, нечего и спрашивать.

— Большой спасибо.

Он достал кисет из внутреннего кармана куртки.

— Значит, по воскресеньям она остается одна. Жалко, что по воскресеньям у меня как раз больше всего работы. С удовольствием зашла бы к ней на часок.

— О, она шьет, читает, думает, — проговорил старик, сворачивая самокрутку. — Сидит себе спокойно в кресле и шьет. Все перешивает, чинит. — Он поднял руку, показывая рукав куртки, латаный-перелатаный на локте. — И ничего нового не надо покупать до смерти. Только шить, шить, шить. — Шнейдер водил в воздухе рукой, будто делал стежки. — Одежда старая, Шнейдер старый и жена старая. Одежда хватит до смерти, Не надо тратить деньги — только шить, шить, шить.

Фаустина собрала со стола кожуру и выбросила ее в окошечко над плитой. Снаружи донеслось кудахтанье кур.

— Да, старые, теперь уже не надо скрывать.

Она сняла с плиты горшочек, открыла крышку и через ситечко вылила содержимое в стакан. Поставила стакан на блюдце и подала Шнейдеру вместе с сахарницей и ложечкой.

— Португальский кофе, — сказала она. — Попробуйте, понравится ли вам?

— Danke schön[19], — торопливо поблагодарил старик. — Кофе сеньоры Фаустины всегда превосходен. — Он положил сахар и засмеялся.

Фаустина села напротив и облокотилась о стол. Шнейдер размешал сахар и с ложечки попробовал кофе.

— Ну как?

Шнейдер причмокнул. Трижды помахал ложечкой в воздухе, словно дирижерской палочкой, и трижды повторил:

— Замечательно. Замечательно. Замечательно.

— Рада, что вам нравится. Только мужу об этом ни слова: я купила кофе потихоньку от него, и если он узнает, за два дня ничего не останется.

Она подняла глаза. В кухню вошли Кармело и дон Марсиаль.

— Добрый вечер.

Шнейдер повернулся на стуле к двери:

— О, это мои друзья. Очень рад. Как дела? Как дела? — И улыбнулся тому и другому, слегка наклонив голову.

— Как поживаете, сеньор Эснайдер? — сказал дон Марсиаль. — Вы тут, я вижу, кофе попиваете, а? В этом доме вас принимают хорошо, не можете жаловаться!

— О нет, нет, вовсе нет, — засмеялся Шнейдер. Затем, тыча указательным пальцем в грудь дону Марсиалю, добавил: — А я знаю, зачем вы сюда пришли. — И, снова засмеявшись, повернулся к дымящемуся кофе.

— Еще бы вам не знать! Глядите, как он обрадовался. Но не торопитесь, пейте ваш кофе не спеша, а то обожжетесь.

Кармело молча улыбался. Фаустина сказала:

— И надо же было вам прийти как раз сейчас и взбудоражить человека вашей распрекрасной игрой, не даете спокойно кофе попить.

Шнейдер допил кофе и встал:

— И эта причина — игра в домино. Что ж, я готов. — Взяв шляпу, он поклонился Фаустине: — Сеньора Фаустина, я вам очень благодарен за кофе, — и указал на дверь вытянутой рукой, церемонно приглашая Кармело и дона Марсиаля пройти вперед.

— Сначала вы, — сказал дон Марсиаль.

Все трое вышли из кухни. Завидев их, Кока-Склока закричал:

— Косточки уже на столе! Можно начинать игру! Ну что, сеньор Эснайдер? Готовы к бою?

— Вот именно, — ответил тот.

Над столом возвышалась лишь голова Коки-Склоки: грудь и плечи едва были видны. Руки плавали по мраморной столешнице, мешая косточки.

— Кому достанутся две самые крупные, играют вместе.

Вскоре вошел мужчина и засаленном синем комбинезоне, по лицу у него стекали струйки пота. Поздоровался.

— И сегодня тоже? — спросил его Лусио.

— И сегодня тоже, сеньор Лусио. Ни даже воскресенья… Только что слез.

Шнейдеру выпало играть с доном Марсиалем.

— Садись туда, Кармело, — сказал Кока-Склока. — Мы им покажем.

Маноло все еще стоял и шаркал ногой по цементному полу.

Вдруг он обратился к хозяину:

— Я пройду, с вашего позволения.

— Ладно, иди, делай что знаешь.

Когда Маноло вышел, Маурисио сказал:

— Ну и тип!

— Слишком уж ты крут с парнем. Обычное дело. Никто зятьев особенно не жалует. Будь это хоть сам святой Антоний.

— Какой там святой Антоний! Хвастун и прохвост. Такого обормота во всем мире не сыщешь. Я этого типа с его гладкой рожей просто видеть не могу, клянусь тебе, сил моих нет глядеть, как он выставляется.

— Вот увидите, — сказал шофер, — как вы ему будете благодарны, когда в один прекрасный день вам подкинут сюда внучонка.

Маурисио поставил перед ним стакан:

— Сюда? Ну, если пойдет в отца, то, сдается мне, будет у него не ахти какой любящий дед. Представляю, что за сокровище получится. Это мы еще посмотрим.

— Ты уж совсем ожесточился. Так заранее невзлюбить несчастное дитя, которое еще и не заказано.

Шестерочный дубль достался дону Марсиалю.