Харассмент

– К сожалению, это звучит как отговорка. Люди считают, что жертва домогательства заслуживает безусловной поддержки, – и они, разумеется, правы. Но мы все-таки должны соблюдать протокол. А в глазах общества это выглядит так, как будто мы автоматически встаем на сторону виновного. Это деликатный вопрос, надеюсь, вы поймете меня… Как вы видите, мы стараемся сделать все возможное для наших сотрудников, которые стали жертвой неподобающего поведения, но нам бы не хотелось, чтобы репутация компании страдала, пока мы вынуждены соблюдать формальности.

– И чем вам поможет то, что я не буду давать комментариев?

– Нам поможет пауза. Мы надеемся, что это снизит градус дискуссии. Понимаю, что и так прошу у вас слишком много, но могу ли я рассчитывать на ваше понимание в этом вопросе?

Инга живо вспомнила студию, в которой только что сидела, и Маргариту Арефьеву в кресле напротив. Пожертвовать этим интервью?! За все парижи мира Инга бы не согласилась. Но Маргарита сказала, что передача выйдет только в среду. Возможно, проверка уже закончится, и тогда Ингины откровения на камеру не нарушат никаких договоренностей. Отказаться от других комментариев было легче – все равно новых пока у Инги и не просили.

– Хорошо, – как бы нехотя сказала она. – Я не буду отвечать журналистам.

– Инга, вы чудесный человек! – воскликнул Кристоф. – И настоящий командный игрок. Спасибо, что принимаете во внимание интересы компании, даже сейчас. Мы это тоже не забудем.

Инга издала что-то среднее между хмыканьем и смешком. Теперь, когда она дала Кристофу обещание и по облегчению в его голосе поняла, как он его ждал, ее благоговение перед ним сменилось едва ли не презрением. К Инге мгновенно вернулась способность ясно мыслить, а вместе с ней и некоторая циничность. Так вот, значит, зачем он на самом деле ей звонил: пытается спасти репутацию компании! Впрочем, несмотря на прагматичность причины, предложение перевестись в Париж было сделано, и Инга не собиралась отказываться из-за уязвленного самолюбия.

– Я сообщу вам о своем решении о переводе, – немного высокомерно сказала она в трубку и направилась к метро.

Кристоф еще благодарил ее и рассыпался в похвалах, но Инга слушала его теперь вполуха, а сама купалась в мечтах о Париже.

Лайки и комментарии под ее постом больше не росли, однако она обнаружила, что сам он окончательно зажил собственной жизнью. Фейсбук услужливо выносил ей в ленту обсуждения ее взаимоотношений с Бурматовым в чужих аккаунтах. Лишенная возможности комментировать, Инга странным образом оказалась за бортом своей же истории: люди продолжали анализировать ее, а она следила за спорами со стороны, словно была не главным героем, а всего лишь невольным свидетелем. Единственное, что безусловно связывало ее с происходящим, были личные сообщения. Инга проверяла папку «другое» несколько раз в день, поначалу со страхом – вдруг ей написали гадость? Однако на личные сообщения энтузиазма у злопыхателей не хватало, поэтому ее личка была забита исключительно словами поддержки.

Одна незнакомая девушка сообщала, что с ней на работе произошла очень похожая история, но только Ингин рассказ позволил ей осознать, что она не была виновата. Другая говорила, что, когда все мы проснемся в лучшем мире, это будет во многом Ингина заслуга. От каждого такого сообщения Инга испытывала прилив гордости. Она была как Данко, несла людям свет и надежду.

Она постоянно заходила на страницу к Илье, и количество сообщений на ней росло – это были чужие посты, в которых его упоминали. В основном люди требовали пояснений. От самого Ильи была всего пара строк в первый же день: он временно не исполняет обязанности директора департамента коммуникаций, скоро он напишет обо всем подробно. Инга не сомневалась, что он читает все, что ему пишут, и поначалу злорадствовала, воображая, как Илья заходится от бессильной ярости, не имея возможности ответить. Она не знала, руководство ли запретило ему делать заявления, или он сам так решил. Однако спустя несколько дней ее радость угасла: молчание Ильи, которое поначалу выглядело как банальная трусость, с каждым новым днем будто наливалось значением и теперь казалось многообещающим, даже немного зловещим. В сознание Инги начала закрадываться тревога: а вдруг у Ильи есть козырь в рукаве, о котором она не подозревает? Вдруг он напишет что-то такое, что заставит всех от нее отвернуться? Инга уговаривала себя, что такого козыря нет и быть не может, что Илья не сумеет навредить ей, не навредив себе, а на это он никогда не пойдет. Однако чем больше стояло на кону, тем больше она опасалась последствий.