Харбин

Болохову не было дела до этого пьянчуги. Нужно было устраиваться, и он, приподняв нижнюю полку, поставил под нее свой саквояж. Потом сел у окна и стал наблюдать за перроном. Тем временем бородач, откупорив зубами бутылку, стал пить прямо из горлышка. И пил он так жадно, с таким бульканьем в горле, что Болохов поморщился. Неужели ему придется ехать в компании с этим живоглотом? Спросить бы, куда тот держит путь, да не хочется вступать с ним в разговор. А то ведь привяжется – жизни не даст. Будет нести всякую пьяную чушь всю дорогу.

А тот вдруг сам проявил к нему интерес. Выглотав полбутылки и даже не закусив, спросил, вытирая мурло рукавом полушубка:

– И куда ж мы едем, господин хороший?

«Ну, началось!» – поморщился Александр, решая, отвечать ему на вопрос этого косматого черта или нет. Была б его воля – он бы его спровадил куда подальше, чтобы тот не травил перегаром честной народ, но не будешь же трясти при всех своим удостоверением сотрудника ОГПУ. А вдруг вот этот самый бородач тоже едет в Харбин… А у него на лбу не написано, кто он таков. Встретит на улице да и поднимет хай. Вот, мол, господин чекист, где мы с вами встретились! Тогда, позвольте-ка, я вас провожу в полицейский участок. Вы же, я думаю, нелегально приехали сюда, не так ли?

Чтобы не дать повода бородачу заподозрить его в невежливости, ответил:

– Я еду на Дальний Восток… А вы? – в свою очередь, спросил он.

Тот даже крякнул от удовольствия.

– Так ить и я туда же! Вот как повезло-то, а? Значит, вместе… до конца…

Болохов все-таки ожидал иного ответа, поэтому он даже изменился в лице и, зарывшись в поднятый каракулевый воротник пальто, погрузился в свои невеселые мысли. В вагоне было нетоплено, оттого никто из пассажиров и не думал снимать верхнюю одежду. «Экономят, гады, уголь», – думал он о железной дороге, хотя прекрасно понимал, что страна еще не успела справиться с военной разрухой, и потому правительство постоянно призывало своих граждан жить экономно. Вот и экономили. Ну да ладно, лишь бы был кипяточек, а вот если и его не будет, тогда беда. Хотя из окна своего купе он видел, как прямо к дверям их вагона подкатили сани, груженные углем, и как проводники, два невысоких юрких мужичка, облачившись в старенькие дырявые полушубки, стали таскать наверх набитые коксовыми брикетами мешки.

– Значит, на Дальний Восток… – снова послышался грубый прокуренный голос соседа. – А куда точнее, если не секрет?

Леший уперся в Болохова своими нахальными, чуть с хмельной поволокой глазами, и пытался его разговорить. Есть такие люди, которым тягостно одиночество, и потому они всегда стремятся найти компанию. В планы Болохова не входило вступать в контакт с пассажирами, однако это всегда выглядит слишком подозрительно, когда кто-то начинает увиливать от твоих вопросов, более того, сторониться тебя. Люди ведь не звери, они не должны друг друга бояться, потому, когда заведется этакий одинокий волк, то он сразу даст повод для кривотолков.

Но говорить правду Болохов не мог, поэтому ему пришлось соврать. При этом ответ его был достаточно обтекаемым, из которого трудно было что-то понять конкретное.

– Там будет видно, – ответил. – У меня и в Чите есть дела, и в Хабаровске, и во Владивостоке. Поэтому посмотрю, где мне сойти…

Леший понимающе тряхнул бородой.

– По делам, значит… – Он снова прильнул к горлышку и сделал глоток. – Никак, начальник какой?.. – спросил и тут же: – Верно, он самый, а кто ж еще? Чай, был бы кем другим, в купейный бы не забрался. Сегодня только начальство и ездит по «железке» господами. Хотя что там – они и везде нынче господа-бояре…

– Но вы ведь тоже сели в купейный, хотя и не похожи на начальника, – усмехнувшись, произнес Александр.

Леший поморщился.

– Да ладно тебе выкать-то – чай, не на партейном собрании. Что все «вы» да «вы»… Али сам партейный?

Болохов покачал головой.

– Нет, не партейный, – в тон ответил он лешему, хотя это была неправда, потому как на самом деле Александр еще в восемнадцатом вступил в большевистскую партию.

– А кто ж тогда? – Бородач, прищурив один глаз, другим пытался просверлить его насквозь. По виду ему было где-то около сорока, потому, несмотря на то, что он пьян, глаза его не слезились, как это бывает у стариков.

– Я художник, – сказал Болохов, ляпнув первое, что ему пришло в голову. Хотя по легенде он – сотрудник одной из столичных газет. Однако он хорошо знал, что многие граждане с подозрением относятся к людям этой профессии, а то и вовсе боятся их, потому старался не шибко-то распространяться о себе. – Правда, попытался было коммерцией заняться, а тут вдруг этот нэп прикрыли…

Леший почему-то остался доволен ответом. Главное, что перед ним не начальник, к которым у него, по всему было видно, особое отношение.

– У меня тоже, брат, беда… Ты вот про купейный говорил… Да, еду я в ем! Но скорее в последний раз…

– Это еще почему? – У Болохова не было особого интереса к этому человеку, но ради приличия он все же поддерживал разговор.