Харбинский экспресс

Солдаты, потоптавшись вокруг, отодвинулись дальше к костру. Вязать обратно руки Павлу Романовичу не стали. Побоялись или просто лень было? Но сидели теперь, глаз не спуская.

А он все ждал женского вопля. Едва ли бедной барышне станут рот затыкать. Но время шло, и все было тихо. Наверное, подумал Дохтуров, все же втиснули кляп. Побоялись, что комиссар на вопли пожалует. Или Авдотья. Бедная мадемуазель Дроздова! Отчаянно ее жаль. И сделать ничего нельзя! А ведь это он довел ее до беды.

Дохтуров прислонился спиной к колоде. Празднично звенели над головой комары, всхрапывали лошади у коновязи.

«И все же, — подумал Павел Романович, — случись вторая попытка, я бы поступил точно так же».

Он долго сидел неподвижно. Караульщики у костра замолкли, молчали и пленники. Только звезды мигали над головой, словно передавали некую таинственную морзянку.

Вдруг Павел Романович заметил в стороне пятно света. Оно прыгало, ширилось. Ясно — кто-то шел с фонарем от амбара.

Дроздова? Жива? Отпустили?

Вряд ли, подумал Дохтуров. Ее ни за что не отпустят. Но тогда — кто пожаловал?

Теперь уже было видно, что идет мужчина. Он подступил к костру, перебросился несколькими фразами с лежавшими на шинелях караульщиками. Потом двинулся дальше. В руке у него была керосиновая лампа-«молния». Подошел вплотную, посветил на лица колодников.

— Который тут доктор?

— Это я, — сказал Павел Романович.

— А-а. — Человек поставил лампу на землю, присел рядом на корточки. На нем была кожаная куртка. Один карман топорщился, провисал — без сомнения, там револьвер.

В свете «молнии» Дохтуров узнал человека: это был рябой, сопровождавший «дида». Час от часу не легче.

Рябой сорвал травинку. Пожевал.

— Бестравное лето будет, — сообщил он.

Дохтуров промолчал. Ждал.

— Я такие вещи вперед чую, — рябой усмехнулся. — Иной раз самого жуть берет — и откуда берется?

— Что? — спросил Павел Романович.

— Ну, это. Про то, что будет. Иль было.

Дохтуров фыркнул.

— Напрасно потешаешься, вашбродь, — сказал рябой. Впрочем, довольно беззлобно сказал. И продолжил: — Да я и сам знаю, откуда. От дида, кого ж еще. От ведовства егоного. Я ведь ему племяш, сродник. Мальцом был, когда первый раз его повидал. Знаешь, какой он был тогда? Глазищи — как уголья! И волосы смоляные, бородища, усы — чисто лешак. Я тогда напужался. Да и теперь опасаюсь, — добавил он, вновь усмехнувшись.

Павел Романович ничего говорить не стал. Понятно, все это лишь увертюра. Представление впереди.

— А девка у тебя так себе, — проговорил рябой без всякого перехода. — Вертлява больно.

— Что с ней?

— Печешься? — Рябой беззлобно засмеялся. — Боишься, снасильничали?

— Так что?

— Ничего. Целая она. Рыжий хотел ее повалять, да дид запретил.

— Спасибо вашему диду.

«Врет или нет? — думал Павел Романович. — Вряд ли тот рыжий так просто отступится от своего. Редкий мерзавец».

А может, все-таки правда? Ведь ложь быстро обнаружится. Но явно рябой крутит. Определенно, у него дело. Не иначе, его «дид» послал.

— За спасибо молока не купишь. Да и сала тоже, — ответил рябой. И подмигнул.

Павел Романович пропустил опасный намек мимо ушей.

— Отпустите ее.

Рябой промолчал. Глядел на лампу, кусал травинку. Потом спросил:

— Полюбовница?

— Нет. Мы даже не познакомились толком.

— Тогда чего ходатаем выдвигаешься?

— А раз не моя полюбовница — что, мучить можно?

— Можно казнить, а можно и миловать, — уклончиво ответил рябой. — Тут уж как выйдет… Ладно. В общем, так: давай-ка отсель отодвинемся. Чересчур людно.

Отодвинулись на десять шагов. Павлу Романовичу приходилось скакать на связанных ногах.

Рябой повернулся.

— Есть у вас золотишко?

Вопрос прояснился, и сердце у Павла Романовича сжалось. Не имелось у него решительно никаких сбережений. Но сказать об этом открыто нельзя.

— С собой нет, — ответил он осторожно.

— Понятное дело… — протянул рябой. — А в Харбине?

— Кое-что.

— Дид велел передать: за золото он освободит тебя с девкой. Ты сможешь уйти, а девку он спрячет. Принесешь золото — отпустит. Нет — тогда прощайся с нею теперь. Но ты ведь, я так понимаю, вернешься?

— А почему именно меня?

— Дид сказал: ему (тебе то есть) верить можно. А остальным — нет. Понравился ты ему. Так что решай.

Собственно, что тут было решать? Главное — получить свободу. А там…

— Я согласен.

— Вот и хорошо. — Рябой вытащил из-за голенища небольшой нож. — Я пойду. А ты режь вот этим веревку — и в тайгу. Только доберешься ли…

— Доберусь, — сказал Дохтуров. — Но как я потом вас найду?

— А не надо искать. Ты в Харбине где квартируешь?

— В «Метрополе». Только сгорел он теперь.

— Во как… Ну ладно. У вокзала трактир есть, «Муравей». Знаешь?

— Нет.

— Найдешь. Я там буду.

— Когда?

Рябой насупился.

— Не твое дело. Будешь сидеть там ввечеру. Я к тебе сам приспею. Или пошлю кого. Если подступит кто из людишек, да представит от дида привет — значит, мой человек. Ты его слушай.

— А эти? — Павел Романович кивнул на солдат-караульных.

— Не твоя забота. Я с ними, как с этим рыжим чертом…

— То есть?

Рябой покачал головой.