Харбинский экспресс-2. Интервенция

– Экий специалист выискался! Да с чего ты взял, что, если развратник, так притом и предатель? А кроме того – кто ж нас туда пустит?

– Вы – власть, вам виднее… – уклончиво сказал управляющий.

Карвасаров немного подумал.

– По какому адресу? – спросил он.

– Переулок Кривоколенный, желтый дом посередке.

– Они в котором часу на эти свои мерзости собираются?

– Обыкновенно после обеда…

– Кривоколенный… Ладно. – Карвасаров жестом подозвал одного из своих людей: – Распорядись, чтоб нынче ж туда филеров поставили. Ежели кого из наших узнают – сей же час в сыскную.

* * *

– А не совершить ли нам променад? В ресторанчик зайдем, откушаем, в колясочке покатаемся, – пропел Сопов и сладко потянулся. – Что скажете, любезная Анна Николаевна?

– Никакая я вам не любезная, – отрезала госпожа Дроздова. – И разгуливать с вами не собираюсь. У меня без того дела есть.

– Интересно узнать, какие же? К маменьке-папеньке навострились?

– Нет. Не ваше дело.

– Ну конечно. Где уж мне, сиворылому, соваться в дела благородненьких барышень. А только вот не пойму: как это вы до сих пор не озаботились известить домашних о своем телесном благополучии? Ведь, почитай, они вас уж и в живых-то не числят. Столько дней прошло после катания на «Самсоне»… Неужто родных-то не жалко? Объявились бы, сказали: так, дескать, и так, жива и здорова. Не угодно лично – можно и письмецом. А уж потом решайте дела сердечные, сколь душе будет угодно.

Анна Николаевна вспыхнула:

– Вы что-то много себе позволяете! К тому же я действительно написала маменьке! Только отослать не успела!

– Ну-ну, – промурлыкал Клавдий Симеонович. – Как угодно-с. Я просто забочусь о душевном покое вашей маменьки и вашего папеньки. Разве ж это предосудительно?

– Папенька у меня на войне! – не вполне к месту воскликнула Анна Николаевна. – А маменька дружна с Екатериной Ивановной, это очень влиятельная дама! Мы прежде в Петербурге жили! И вообще, оставьте меня в покое!

– Ах-ах, простите, пожалуйста. Экая морген-фри приключилась. Влез, можно сказать, в ваши семейные тонкости, аки слон в посудную лавку. Впрочем, мне простительно. Я ведь так, по-отечески.

– Да ну вас!

Анна Николаевна задернула простыню, служившую временной ширмой, и некоторое время за ней скрывалась. А потом, выйдя, сообщила:

– Я иду в город. И не вздумайте за мною шпионить!

– Помилуйте! – изумился титулярный советник Сопов. – Шпионить?! Это вы мне? Да ведь я негоциант, человек наисмирнейшего рода занятий. В шпионы мне даже как-то невместно…

Однако госпожа Дроздова на сию реплику ничего не ответила. Подхватила небольшой сверток (который, должно, служил ей вместо ридикюля) и вышла из комнаты. Вскоре по лестнице простучали ее каблучки.

– Вот ведь… – пробормотал титулярный советник и добавил словцо, столь обидное, что и приводить его здесь нет никакой возможности.

Он подошел к окну и какое-то время равнодушно в него таращился – с видом человека, которому и торопиться некуда, и занять себя тоже особенно нечем.

На улице интересностей не наблюдалось: прокатывались редкие экипажи, безногий нищий свистел деревянной свистулькой, тщетно надеясь сбыть свой дешевый товар. Шаркал метлою длиннобородый, хмурого облика, дворник.

Клавдий Симеонович вернулся от окна и снова лег на кровать – как был, не раздеваясь и даже не сняв сапог. На душе у него было вовсе не так безмятежно, как могло показаться по внешнему облику. Господин Сопов чувствовал себя раздосадованным, и даже больше того – уязвленным. Дело заключалось, конечно, не в глупой дамочке, отвергшей его (вполне, впрочем, невинные) поползновения.

Причина заключалась в другом: доктор и ротмистр уехали на переговоры с мадам вдвоем. А Клавдия Симеоновича оставили на квартире – якобы с тем, чтоб заботиться о госпоже Дроздовой, которая в заведение Дорис следовать, конечно же, отказалась. Да только чего о ней заботиться? Эта змея ядовитая сама уест кого хочешь.

Нет, не в ней дело. Тут штука иная: не доверяют они Сопову, вот что. А это уж, пардон, вовсе несправедливо. Или хуже того: просто не хотят делиться?

При этой мысли Клавдий Симеонович сел на кровати.

Ну конечно! Вся эта песня про спасение государя – сказка, блеф, дымовая завеса. Продать они намереваются панацею, вне всяких сомнений. А то и вовсе к красным переметнуться. Ведь с таким эликсирчиком можно о-го-го какую власть заграбастать – ежели с умом подойти. Вот у него, Сопова, подобным богатством распорядиться ума бы точно хватило. Да только не подпускают! Отодвинули локтем: не рыпайся, дескать, Клавдий Симеонович. Твое дело десятое.

Долго так сидел Сопов, распаляя себя обидой. А потом подумал: что если в обход доктора с ротмистром попробовать? Так сказать, тихой сапой? Эх, жаль, нет верных людишек, не успел обзавестись тут знакомствами. Иначе только б и видели господин доктор с сотоварищем эту самую панацею…

А любопытно, подумал вдруг Сопов, где ж Павел Романович держит свое сокровище? Куда запрятал усатого-полосатого?

– Кис-кис, – позвал он, оглядываясь, впрочем, без особой надежды, – кис-кис-кис!..