—
— Возможно. Но что бы вы, уважаемый, ни говорили сейчас, тогда вы поддержали его ложь.
Тоскливые глаза, горящие по сторонам хищного носа, не мигая уставились на Берна, и с запальчивостью, которая часто таится под испанской гордостью, он произнес:
— Конечно, если мне всадят нож в спину, вам, сеньор, не будет больно. Кому какое дело до бедного грешника? — Потом, резко сменив тон, добавил: — Сеньор, обстоятельства вынудили меня, кастильца и доброго христианина, прозябать в нищете и изгнании среди грубых астурийцев, жить в кабале у худшего из них, этого негодяя с волчьей совестью. Я человек неглупый и решил вести себя соответственно. Но, поверьте, я с трудом сдерживаю презрение. Вы ведь слышали, как я говорил тогда. Такой достойный кабальеро не мог не понять, в чей огород я метил.
— Огород? — встревожился Берн. — Ах да, конечно, вы хотели меня предостеречь. К сожалению, сеньор, я ничего не заметил. Англичане не любят намеков и околичностей. Поэтому, будьте добры, ответьте прямо: лгал ли трактирщик во всем остальном?
— Французов поблизости нет, он не солгал, — прежним равнодушным тоном проронил человечек.
— А бандитов — Ladrones?
— Ladrones en grande[9] — их тоже нет! Что им тут делать после французов? — философски заметил тот. — Да и путешественники теперь перевелись. Хотя кто знает! Долго ли до греха. Правда, такого молодца, как ваш матрос, голыми руками не возьмешь. Но ведь не зря говорят: «Где мед, там и пчелы».
Его загадочные прорицания Берна вывели из терпения.
— Бога ради! — воскликнул он. — Скажите, наконец, что угрожает моему матросу?
Гомункулус, снова преобразившись, схватил офицера за руку. Его ручка оказалась неожиданно сильной.
— Сеньор! Бернардино взял его на заметку. Чего вам еще? На этой дороге, точнее, в одном ее месте, люди, случалось, пропадали. И как раз в этом месте, заметьте, мой зять держал
Они обменялись тяжелым взглядом. Берн чуть не рассмеялся, до того наивным и прозрачным показался ему план, придуманный человечком для спасения потерянного мула. Но он сдержался, ибо, как это ни странно, у него возникло неясное желание последовать нелепому совету. Берн не улыбнулся, но губы его дрогнули; крошка испанец сейчас же отвел горящие черные глаза и резко запахнул плащ, выразив тем самым презрение, горечь и обиду одновременно. Он отвернулся и стоял так в криво надвинутой на уши шляпе, пока Берн не заговорил с ним примирительно и не протянул как ни в чем не бывало серебряный
— Мне пора на корабль, — сказал он наконец.
—
Едва только шлюпку подняли на борт и парусник вышел в море, Берн доложил обо всем капитану. История возмутила и позабавила его, но, отсмеявшись, они серьезно взглянули друг на друга. Карлик испанец, который пытался уговорить офицера королевского флота украсть для него мула, — неслыханно, невероятно, абсурдно. Капитан (всего на пару лет старше Берна) просто не мог поверить в эту нелепость.
— Вы правы, действительно невероятно, — тихо и выразительно заметил Берн.
Они переглянулись.
— Все ясно как день, — очень твердым голосом заключил капитан, так как в душе уверенности не испытывал.
Том, лучший матрос одного и добродушный, почтительный товарищ другого, вдруг неизмеримо вырос в их глазах, показался обоим чуть ли не символом верности, взывающим к чувствам и совести, заставляющим беспокоиться о своей судьбе.
Они несколько раз поднимались на палубу только для того, чтобы взглянуть на берег, словно ждали от него ответа. Но он тянулся вдали, немой, голый и дикий, то и дело скрываясь за косыми струями холодного дождя. Западный ветер гнал и гнал бесконечные, яростные пенные буруны; огромные темные тучи зловещей чередой неслись над кораблем.
Ближе к вечеру командир корвета с заметным раздражением произнес:
— Право, лучше бы вы последовали совету вашего приятеля в желтой шляпе.