Харизма

Все-таки он немного медлит, прежде чем обнять меня. Я стараюсь убедить себя, что этого и следовало ожидать. У меня щиплет глаза, и я вдыхаю его запах – запах пляжа и солнечного света. О боже, он кажется таким теплым и живым. Я могла бы стоять так, пока у меня внутренности не расплавятся.

А потом раздаются щелчки.

Заглянув Джеку через плечо, я замечаю двух парней с фотоаппаратами. Я втаскиваю Джека в дом и захлопываю дверь.

Мама смотрит, нахмурившись, как я задвигаю дверной засов, недовольно прошипев:

– Репортеры.

Она бросается к окну и выглядывает сквозь жалюзи.

– Они не на нашей территории, так что мы мало что можем сделать.

Мама мечется от одного окна к другому, закрывая жалюзи. Мы с Джеком помогаем ей.

Мне отчаянно хочется не попадаться никому на глаза, но я не могу позволить этим уродам запереть меня в доме.

– Мы снова выйдем.

Мама кривится.

– Они будут ходить следом и снимать вас, заглядывая через забор.

Я направляюсь в кухню, чтобы налить нам пару стаканов виноградного сока.

– Надеюсь, что не прямо сейчас.

Мы с Джеком выходим на улицу, наклонив головы так, чтобы ни одна камера не могла увидеть нас за живой изгородью. На горизонте чисто, и мы устраиваемся на качелях.

Он ставит свой стакан на землю.

– Постарайся ничего не пролить на меня, ладно?

Прошло всего лишь три недели с момента, когда мы сидели в другом дворике на той кошмарной вечеринке в честь окончания учебного года.

Я смеюсь.

– Я уже не та Эйслин, которая это сделала.

Мы оба осекаемся. В каком-то смысле это правда. Я не могу быть прежней. Не со всеми этими странными ДНК, внедрившимися в мой организм.

Он берет меня за руку.

– Ты осталась прежней – с той точки зрения, которая действительно важна.

Многое бы отдала, чтобы узнать, что это за точка зрения. Но я просто благодарю его и отталкиваюсь ногами от земли, чтобы раскачаться.

Мы сидим лицом друг к другу. Хотя это кажется мне небольшим жульничеством, я пытаюсь прочитать его выражение лица, используя свои новые способности. Одновременно с этим я оцениваю его выразительные скулы и челюсть, и золотисто-коричневую загорелую кожу. Только потом я замечаю тревогу и беспокойство в этих бесконечно голубых глазах.

Он кладет руку на спинку сиденья. Воспользовавшись этой возможностью, я кладу свою рядом, наши теплые руки соприкасаются. Он вздрагивает – но почти незаметно. Почти. Но он не убирает руку.

– По-прежнему никаких подвижек насчет противоядия? – спрашивает он.

– Они почти на сто процентов поняли, что это за вирус – тот самый, на который проверяли тебя. И какие измененные гены он переносил. Но теперь им предстоит выяснить, как прекратить действие вируса и убрать генетические модификации.

Он мягко спрашивает:

– Ты уверена, что все еще заразна?

– Я пообещала куче людей, что не буду рисковать.

Он берет меня за руку и наклоняется ко мне так близко, что я могу ощутить жар, исходящий от него. А потом он притягивает меня к себе и прижимает мое лицо к своей груди. Мне хочется расплакаться от ощущения, что именно так все и должно быть. Я прижимаюсь к его гостеприимному телу, будто специально для этого созданному. Он целует мои волосы, и по всему телу пробегают мурашки. Когда он кладет руку на мое обнаженное бедро, мои внутренности словно не могут решить – расплавиться или вспыхнуть. Ох, если меня не убьет CZ88, это точно случится из-за того, что нам можно быть «только друзьями». Но мысль о том, что если мы зайдем дальше, это может оказаться для него опасным, заставляет меня резко отодвинуться.

– Мы не должны даже искушать друг друга.

Его глаза блестят.

– Хочешь, чтобы я ушел?

Я тереблю воротник рубашки.

– Конечно, нет. Просто попытайся не быть таким, ну, не таким неотразимым.

Он смеется.

– Тогда оставь в покое свою рубашку.

Так я и делаю, а потом останавливаю качели, опустив ногу на землю.

– Все это просто безумно.

В ответ он лишь прикусывает губу. Он слишком восхитителен, не поспоришь. Конечно, это безумие, и виновата во всем я.

Из-за забора раздаются щелчки фотоаппаратов. Черт. Репортеры нас все-таки нашли.

Один кричит:

– Эйслин! Твой парень тоже болен? Ты его заразила?

Мы с Джеком вбегаем внутрь, забыв прихватить наши стаканы с соком.

На кухне мама моет овощи. Она оставила телевизор включенным, и сейчас идет программа о том, как хороший ученый пошел по кривой дорожке – о докторе Шарлотте Стернфилд.

Мама берет полотенце.

– Извини. Я переключу.

Я придерживаю ее руку.

– Нет, я хочу на это посмотреть.

В кадре одно за другим появляются фото маленькой девочки, которая смущенно улыбается. Мы видим школьные фото со щербатой улыбкой и слышим высказывания школьных учителей и профессоров, и все они были потрясены ее многообещающими научными талантами. Восхваляющие видеозаписи сменяются обвинительными – протестующие утверждают, что она ставит себя наравне с Богом или, что еще хуже, с Сатаной. Может, именно под давлением этих так называемых преследователей она и была вынуждена пойти на немыслимый поступок.