Харон

Официантка, яркая, вульгарно-красивая какой-то ярмарочной красотой не слишком высокой пробы, улыбалась мне. Если б Кармен в свободное от работы на папиросной фабрике время увлекалась атлетической гимнастикой, она выглядела бы примерно так. Включая тугое черное платье и терракотовый загар.

– Да, в отпуск, – повторил я поуверенней.

Она улыбнулась, показав много белых зубов. Потом медленно наклонилась, протягивая меню. Непроизвольно зацепившись взглядом за глубокий вырез – на секунду небольшая, но убедительно упругая грудь почти уткнулась мне в нос – я вдохнул ее запах, горьковатую смесь корицы с подгорелым хлебом. Еще я заметил миниатюрную татуировку в ее ушной раковине – что-то вроде птицы.

– Принести чего-нибудь попить? – интимно спросила официантка, продолжая улыбаться так, словно мы уже делили с ней какой-то секрет.

– Кофе, – наугад ответил я и откашлялся.

– Кофе… – повторила она. – Это хорошо.

Раскрыв меню, я проводил ее глазами до самой двери. Официантка не спешила и была уверена, что я продолжаю глазеть на ее мускулистые икры, загорелые ляжки и ладную, поджарую задницу. Два лесоруба у бензоколонки заржали. Они пили кофе из картонных стаканов и беззаботно курили под надписью «Огнеопасно». Я уткнулся в меню.

Еда оказалась вполне съедобной, я заказал сэндвич, который проглотил в два приема. Официантку звали Розалин (ну, разумеется, как иначе ее могли звать), она сама представилась, протянув мне сухую сильную кисть. Я встал, загремел железным стулом, неловко пожал руку. Лесорубы заржали снова.

Розалин нежно опустила передо мной счет – разлинованный листок с девичьим школьным почерком. Сумма была ничтожной, у нас в Виргинии за такие деньги воды не купишь. Я оставил царские чаевые, встал, зачем-то снова пожал руку Розалин.

– В следующий раз приходите с женой. – Она вопросительно улыбнулась.

У нее были сине-серые глаза, светлые, с точками черных зрачков, как у флорентиек Боттичелли. Я сморозил какую-то чушь и громко засмеялся. Розалин, аккуратно сложив деньги, убрала их в передник. Карман находился на паху, она задержала там руку и улыбнулась.

Стало жарко, трава от солнца казалась белой. Хорошенькая девочка лет семи в грязном платье сидела на корточках у входа в хозмаг и увлеченно мучила котенка. У бензоколонки меня окликнул один из лесорубов, седоусый здоровяк с бритым загорелым затылком.

– Эй, мистер! – вполне дружелюбно обратился он. – Вы племянник Лоренца, Расти сказал…

– Расти? – Я подошел к ним.

– Ну, рыжий…

– А-а, этот. – Я не стал вдаваться в подробности моего родства с Лоренцом. – Ну да, живу там. Пока.

– Если вам что надо, – лесоруб произвел неопределенный жест. – Ну там, траву покосить или деревья какие… того… спилить. Расти говорит, там сосна рядом с домом… Если на крышу грохнется… Короче, если что, Тед меня зовут. Тед Ковальски.

Он сжал мою кисть своей коричневой клешней.

– И с этой, – он чуть кивнул в сторону ресторана. – С Роз поосторожней. Поаккуратней с Роз.

Он подмигнул, но без улыбки. Я поблагодарил Теда и направился к магазину.

14

С двумя крафтовыми пакетами, доверху набитыми снедью и мелкой ерундой, я вышел из бредфордского сельпо. У колеса моего джипа справляла малую нужду симпатичная дворняга, рыжая в белых пятнах. За рестораном «Ресторан» стрекотала газонокосилка, оттуда тянуло свежей травой. Я вдохнул сочный огуречный дух, взглянул на пустую террасу с железными столами. На спинке стула сидела сытая ворона. Из дверей вышла официантка, но не Розалин, а короткая толстая блондинка, нелепо замахала на птицу голыми руками. Ворона пренебрежительно снялась с места и лениво направилась в сторону реки.

Сунув покупки в багажник, я влез в машину, опустил стекла. Достал из кармана только что купленную открытку с местным видом – горбатая гора с пятнистыми коровами голландской породы, красный амбар, силосная башня. На фоне – горы и небо в зефирных облаках. Перевернув, пристроил открытку на колене. Написал «Хелью», потом втиснул перед именем «дорогая», после чего надолго задумался, глядя в окно.

Я хотел написать, что все еще люблю ее. Что ближе нее у меня никого нет на всем свете. Что у меня вообще никого нет, кроме нее и детей. Что мне одиноко и скверно. Что без нее я безумно скучаю. Что мне плохо, плохо, плохо.

У заправки остановился «форд», кузов доверху был завален дровами. Из кабины неспешно выбрался индеец, старый и сухой, как палка, с седыми, словно серебряными, волосами, свитыми в две косы. Он открыл бензобак, сунул внутрь конец шланга и скрылся в хибаре заправки. Без особого интереса я подумал, что не видел здесь ни одного негра, мулата или хотя бы завалящего мексиканца. И если мои бородатые приятели-муджахиды пожалуют в Вермонт за моей головой, то их банные простынки и тюрбаны будут здорово выделяться на местном фоне.